Любишь финики? Пришлю только скажи, дай счастье.
105
О. А. Бредиус-Субботина — И. С. Шмелеву
17. ХII. 41
Мой дорогой, до самозабвения любимый, родной мой!
Столько мыслей кипит, — ни одну не схватить надолго, — бегут, летят… О том, что будто «ты мне не веришь…» Не знаю точно, что я писала 23.XI, но м. б. это все об одном и том же, о главном: когда мне «кажутся» или (не кажутся) твои упреки (ну, намеки), будто от меня зависит вся жуть нашей безысходности… то мне горько…
Ты как-то писал: «от тебя не жду писем, — слишком много у тебя моих…» Я помню как меня это пронзило… Ну, согласись, что я могла тогда сделать выводы, что ты «не веришь» до _к_а_к_о_й_ степени глубоко я тебя люблю, как все это «чем меньше женщину мы любим и т. д.» — не относится [ко мне]. Ты пойми, что вся моя жизнь в тебе! Если бы этого не было _т_а_к, то… разве бы я могла так писать? Мой милый Иван Сергеевич, я иногда ужасаюсь, что я смею, рискую, святотатствую… говоря с тобой на «ты» и вот так, как говорю. Ты, понимаешь, что это возможно у меня только в силу великой любви!.. Она, эта любовь, закрыла мне ту грань, что между Гением-Тобой и… мной, маленькой[194]1…
Ты же Гений! Ты понимаешь, какие чары дала любовь, что и это мое сознание закрыла…
Я не могу сказать и выразить словом. Если бы не было войны, и я могла бы как, скажем в 38–39 всюду без визы ездить, — то я бы убежала к тебе… Я и теперь об этом думаю. Глупо? Конечно. Но я мечтаю… Я убежала бы к тебе и… не возвратилась. По-моему, это самое простое. Хотя я знаю, что это. и самое больное. Жена моего дяди (Груздева), чудесного отца троих (!) детей и (как всем казалось) прекрасного мужа (кто может судить об отношениях супругов? Но был он человек прекрасный, и как мужчина интересный) — сбежала с его же другом-сослуживцем. Потому я просила узнать через проф. Карташева — он все это знал. А мы ее и ее нового мужа (?) потеряли из вида. Двух мальчиков она оставила, а девочку украла. Разбита жизнь была. Ее все проклинали. Но кто, что знает? Конечно дети! Это серьезней! Они страдали очень и называли ее «о_н_а». Ну, да, так вот теперь и этого исхода нету! Ну, приеду, а ведь меня в Париже не оставят, не позволят… и… водворят на место! Я потеряла меру всему! Дни уходят, летят недели… Куда?! Ах, сегодня утром пришли 2 книжки: «Мери» и «Liebe in der Krim». Я жадно кинулась на них. Особенно на последнюю, — ее я не знала. И биография… твоя… так странно читать, о живом же никогда еще не писали! Хорошо, но как же бледно! Да, нет, всего никто не скажет! Они все тебя ценят с обще-понятной точки зрения (исключаю Бальмонта), — но все твое очарование, Твой Гений для _н_а_с, да и для них, — это твоя вся _р_у_с_с_к_а_я_ _с_у_щ_н_о_с_т_ь! Ты, — как ни один еще писатель, — _в_е_с_ь_ русский, все самое прекрасное Руси — в тебе! И Это, будучи абсолютно Прекрасным, в Вечном — является и мировым. И потому влечет их, а они не знают откуда это! Ты — Русь, — в ее Прекрасной Душе и форме. И эта Душа, Святая, Прекрасная абсолютной Красотой, — она _в_с_е_о_б_щ_а. Они это могут называть как хотят, но… мы-то, я-то… знаю откуда это! Я на коленях перед Тобой! Неземной мой Гений! С Достоевским тебя сравнили?! Я — не сравню! Не потому, что хочу умалить 1-го, но потому, что Ты, правда, не сравним! Твое творчество, как и ты сам, — и не сравнимы, — и не повторимы!
Скажи, там говорится о том, что ты пишешь что-то о России, но скрываешь что. Ты написал? Или пишешь? Или… неужели бросил?
Я не хочу выпытывать у тебя, но… только: пишешь? А «Пути»? Неужели не пишешь? Это мне горько, Ванечек! Как ждут все! А я? Это жизнь моя! Это же Дитя Твое! Ваньчик, ты много раз писал о том «таинственном», «чудесном» «как творились „Пути“». Но не сказал. Или ты это мне никогда не скажешь? Как же? Ваник, пиши же «Пути»! А если ты уедешь, то не сможешь писать, — или и это тебе возможно? Вернусь еще к биографии: как можно пытаться исчерпать этим: «любит цветы, музыку…» Ты же _В_с_е_ любишь! И это — твоя основа! Ты, пусть даже много слез проливший, — ты радостен! Это твое главное.
У тебя всюду это — эта любовь ко всему, пусть не действенная в некоторых случаях, но это состояние любви, ее наличие. Ты милуешь даже ад! Даже в «Солнце мертвых»! Да! Да! У тебя нигде нет злобы! Нигде! А «музыку, цветы» любить… Это же может всякий! Какое же это определение для тебя?!
Ты самую последнюю букашку любишь, — потому что она — живое, жизнь! Ты вот березового червячка на моем платье любишь. Ибо, не любя, нельзя так писать, как ты! И отца твоего коснулись, но… что же таак… бледно, тускло? Он чудо-прелесть, твой отец. Я влюблена в него! Чудный! А тут: любил купать соловьев, да «Lämpchen[195]» зажигать. А какие такие «Lämpchen»474 и почему, и… _к_а_к?! На свой «аршин» пытался дать тип «мягкого» отца что ли? «Rührend»[196] что ли? Не знаю.
Биография не плоха, но… бледно, бледно… Уж лучше не касаться, коли не все, не полно!
Да разве можно тебя дать в 2 страницах!
Многое дали чутко, любя и нежно, и за это уж спасибо! Но разве тебя всего охватили?! Твое чудесное в «Неупиваемой чаше»? Ну, «Путей» еще не знали, но ведь в тебе-то это все уже жило! И ты — в «Богомолье», ты — весь чудесный — Быт Русский. Поймет кто разве из не нас? Напишут: «Haufen gelben und blauen Rüben»[197] — разве можно быт твой «перевести» на чужой язык? Как бы талантлив переводчик не был? и будут… Rüben[198]! А у тебя — она хрустит на зубах эта чудная репка, что рассыпана горами, а не на лоточке кучкой! Ну разве можно кому понять и оценить то, чего они не знают! Я много могла бы сказать тебе и так бы этого хотела. Но тесно на бумаге!
Пишу когда вот так и вижу взором Души, какой ты… Великий… Гений… и страшно! Как же я смею… так просто?! Я на коленях перед Тобой, Великий мой!
Мне страшно и «писать»… но хочется очень. И м. б. я все-таки буду. Ванечек, я писала вчера, что «так больно», — Ты не волнуйся… болезни нет. Это я болею — духом! Тоской, все по тебе, родимый мой! Сегодня лучше. Буду стараться есть больше. Мне не к лицу худеть, тебе не понравлюсь… и потому буду, буду стараться исправиться! Я жду тебя! Ревную к «Даше» (или ты ее дал Дари?). Ревную ко всем и всему! Много осталось еще, что сказать хотела! Напишу! Целую и люблю крепко. Оля твоя.
[На полях: ] Сейчас уютно-преуютно пьем с мамой вдвоем чай с твоими конфетами! Я — вся с тобой!
А как твоя «Елена-прекрасная»?
М_и_л_е_н_ь_к_и_й! А-у у… Слышишь????
Я никогда не знаю, что и когда тебе писала. Жаль, что не оставляю копий, но это скучно.
106
О. А. Бредиус-Субботина — И. С. Шмелеву
19. XII.41 1 ч. дня
Св. Николая Чудотворца[199]
Дорогой мой, родной Ваня!
Как благодарить мне тебя, как выразить все мои чувства?! Сам Господь внушил Тебе — Благовестителю, достойнейшему носителю имени Евангелиста, _Б_о_г_о_с_л_о_в_а, — поддержать и утешить меня! Я вся свечусь твоим светом, я спокойна, в душе тепло и тихо!.. Сегодня я молилась с тобой, — вчера я получила твое письмо от 10.XII с «условием», — и рада как, что во-время пришло! Сегодня и молилась… И утром, и в 12 дня! И сказала тебе мыслью — сердцем: «с Праздником, Ванечка!» У меня была тоска, _у_ж_а_с_н_а_я_ какая-то. Но 15-го уже прошла, вдруг, сменясь какой-то бурной жаждой жизни. Я писала тогда тебе (не послано еще!) — пошлю. И вот до вчера… я… не знаю, что это было? Тоска одного сорта прошла, сперва сменясь «бурливостью жизни», а потом сошла новая тоска и задавила всю меня. Я вся рвалась к тебе. Я с 17 на 18-ое не спала почти. Я притворялась только, что сплю. А утром тоска не оставляла, я плача, тебя звала, отчаянно… не только сердцем, но прямо слышно, шептала тебе все, все, что мучило сердце. Я называла тебя всеми именами, какие мне входили в душу, звала тебя, заклинала тебя приехать, умоляла верить мне всегда, во всем. Клялась в любви к тебе. Называла тебя так, как Дари Диму в метели475… Только сознательно, ответственно. Я встала рано, не в силах больше так страдать, чтобы развлечься суетой хозяйства. И утром же твое письмо! Такое чудное, светлое… Ангел мой! Я плакала слезами легкими, отрадными. И как о Вере ты сказал. И как это у Св. Иоанна… Я вечером же молилась и читала Евангелие (я его всегда за правило положила читать после болезни и читала…до… Wickenburgha, a потом я все у себя перепутала), и знаешь, что мне открылось? — «алчущие исполни благ и богатящиеся отпусти тщи»476. Как удивительно?! Не правда ли? И я — верую…
