Я чего-то _ж_д_а_л. Надо было зарабатывать, дела были мелкие, мне патрон не давал солидных, — раз только послал на шаткий гражданский процесс, за себя: «75 % провала, попробуйте». Я попробовал — и выиграл. Он мне заплатил (из гонорара в 3 тысячи — 300 рублей!). Прилично, по тем временам, на 2 месяца жизни. Но я решил узнать провинцию, бросил адвокатуру и поступил чиновником особых поручений в Казенную палату во Владимире на Клязьме⁴⁴⁷. Выходил в податные инспектора. Это было в 902 году. Мне было 25 лет. Даше 17–18. Она стала красивой девушкой. Раз я ее застал в зале перед зеркалом, она любовалась, какая у ней грудь, подпирала ее ладонями. (Это дано чуть в «Истории любовной».) Увидев меня, она вскрикнула — и побежала, с расстегнутой кофточкой. Меня это _с_м_у_т_и_л_о, впервые. Я видел эти две «груши», и она должно быть видела мой взгляд. Это было накануне отъезда из Москвы. Я еще сказал ей: «если хочешь иметь хороший бюст, надевай корсет, спроси у Оли, что надо». Она стала пунцовая и… на следующий день _с_а_м_а_ купила корсет, — и, чтобы я это знал, — громко сказала Оле: «а без корсета вольней, барыня… зато красиво!»

Целую всю, и — без корсета. Твой И. Ш. Продолжение следует.

Олёль, как я скучаю, как томлюсь. Хочу опять во сне… целовать!

99

И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной

10. ХII. 41

10 вечера

Эти дни, дорогой Олёк, — в мучительной за тебя тревоге! Ты писала, — должно быть гриппом заболела, и кончились весточки о тебе. На 4–5 день, сегодня, твое письмо, — но, увы, раннее, 19.XI! Я писал Сереже и маме — написали бы о тебе. Жду, мысли одолели, в тревоге весь. Много я писал тебе, грустная моя птичка, чтобы хоть этим помочь тебе в болезни. Чистая моя, голубонька, я завтра поеду, м. б. узнаю о тебе, м. б. Сережин патрон⁴⁴⁸, за короткое пребывание в Париже что-нибудь рассказывал знакомым, как ты живешь, — ведь Сережа твой мог ему и о болезни сказать. Да эти голландцы ведь только о наживе думают, практики, — вряд ли что о тебе узнаю. Но каждый день думаю, — м. б. Оля моя меня увидит. А я… — тоже, надеюсь. Да, очень трудно теперь получить разрешение на поездку, хоть мне и очень нужно, в связи с изданием моих книг. Нужно и в Берлин, — я 7 лет отчета не имел от «Издательства S. Fisher»⁴⁴⁹ (три книги у него). Милая, не кори, что я «непослушный». Тебе — я всегда послушен. Expres на тебя давно не посылаю, не тревожу. Земмеринг ничего о тебе не писал (в 1-м письме лишь, что ты большое дарование, и чутко, и глубоко понимаешь творческое слово). В чем же непослушен? Не могу я не послать тебе маленького привета, — так твоя жизнь тускла, никакого отдыха духу твоему, душе, сердцу! Только мои письма. Сейчас вспомнилось флоберовское — кажется о m-me Bovary: «жизнь ее была похожа на существование паука (неудачное слово, как Флобер дал такой промах! — сравнивая мятущуюся душу с — чем! — лучше бы сказал — „мушки“!) сплетшего тенетки свои в чердачном окне — на север…»⁴⁵⁰

Иначе бы я сказал: «жизнь твоя, светлая моя Олёля, похожа на прозябание цветка розочки дикой, странными судьбами возросшей в узкой щели, меж высоких стен: ни солнце никогда не заглядывало туда, ни месяц, ни звездочки не было ему видно, — лишь дождь, да ветер, да снег зимой, захлестывали родимый кустик». _К_а_к_ живешь ты?! Фася — единое существо (я не говорю о Сереже, о маме…), кого ты навещаешь, да книги… Ни церкви, ни театра, ни живых людей, ни чудесных выставок искусства… ни концертов _ж_и_в_ы_х (не radio!), ни-кого, кому бы душу открыть..! Оля, ведь это лучшие годы твои! Прости, не сердечко твое тревожу, — о тебе болею, вырвал слова из сердца! Ну, как же не послать тебе хотя бы малого, — от себя, — т-е-б-е! Не лишай меня хоть этого, маленького «счастья» — приласкаться к тебе! Мысленно упасть перед тобой, руки протянуть к тебе!.. — все, все душой шепнуть тебе, — я этим пустякам, которые позволил себе послать, — глазами, шепотом нежным говорил: «Олёль, вот в этом хоть — биение сердца о тебе, прими… Скажи в пространство — „ми-лый… я понимаю твое чувство… я в _э_т_о_м_ его отсвет вижу!“ —

Да, я уже писал тебе: „Ольга“ — значит — светильник, факел, — а „Светлана“ — древнерусское = Фотина (Фотиния) — греческое слово — светящая, Светлана. Потому и зову — Светлая моя. Да ведь ты и в самом деле — Светлая! — Светик, переломи себя, не лишай себя величайшего — Молитвы. Я — лентяй, не всегда молюсь, но я могу себя заставить: и тогда — получаю — облегчение. Оля, _н_а_д_о_ это! Спрашиваешь: „Господь простит?“ Не Ему же это надо… — _т_е_б_е! Попробуй, открой душу, все сердце… до слез… взывай! И почувствуешь Его свет, хоть на миг один! Упражняй душу. Молись. Чудесные есть молитвы. Ты — вольная душа, в полете! Ты — можешь молиться! Молись, Олёк! Неужели не можешь себя заставить и утром, и вечером, (— и в полдень!) душой пропеть Ей „благословенна Ты в женах!“ Ему — как маленькая девочка — „Отче наш“..! Ему — „Святый Боже..!“ Ему — „Пресвятая Троица“⁴⁵¹. Молись, Оля! К папочке взывай… — о _н_е_м_ молись: _н_а_д_о. Это лучшее лечение духа… (и души!) — о, когда до слез..! — Оля — почувствуешь. Давай, условимся: в 10 ч. вечера, в 12 ч. дня, в 10 ч. утра: — _в_м_е_с_т_е_ будем молиться, хотя бы эти 4 молитовки! — каждый раз, в том порядке, как написалось! И я еще буду взывать к твоей покровительнице (Ангелу хранителю — это _о_с_о_б_о_е — так и молим Ему — имен их мы не знаем) — а _т_ы_ — к моему Святому. Так это легко, — ну, дадим друг-другу слово! С Николина дня (19.XII) я начну в эти часы молиться — с _т_о_б_о_й. Я — слаб в вере, но я… _з_н_а_ю, что _в_с_е_ Правда» что дала нам Православная Церковь. Оля, тысячелетиями, всеми народами — выкован _о_п_ы_т_ Молитвы! Он необходим — слабому, т. е. _ч_е_л_о_в_е_к_у. Обоготворяем иных из смертных: как же отказаться от светлой радости — от духовной близости к Бессмертным, — от пути Молитвой! В моем жизненном опыте я не раз _с_л_ы_ш_а_л_ _И_х_ _в_н_у_ш_е_н_и_е! Тебе — говорю _п_р_а_в_д_у. Верь! Чьи-то молитвы не раз спасали меня! _Э_т_о_ особенно я понял… в памятный день 8.II.30 г., когда _в_д_р_у_г_ увидел готовившуюся мне _я_м_у — и «наитием», молниеносной мыслью уклонился от гибели. Я был намечен ближайшим за ген. Кутеповым… Ген. Деникин⁴⁵² был у меня в Севре дня за 3–4 до 8.II — и «посоветовал» быть крайне осторожным, «по возможности, один не ходите!» Он, случайно, получил «справку» (секретную). После 8.II я остерегался… — потом мне надоело это. Бесы знали, какое действие производят мои книги, мои слова. Моя корреспонденция проходила через их лапы, _з_н_а_ю. В ту пору я молился чаще… и, чтобы успокоить неприятную тревогу (только Оля знала — и мучилась), — ушел в «Богомолье»: вышла книга, которая будет жить… до-лго-о! Стань, детка, Ваней-ребенком, Горкиным… стань «самым простым сердечком»! В горькую минуту — к Молитве! — или — открой Евангелие… — _в_ч_и_т_а_й_с_я! Я не ханжа, и терпеть не могу «бухгалтеров от Православия» — есть такие: если он не попадет к началу службы в храм — он не идет! «В_с_е_г_д_а_ молитесь!» Какая _И_с_т_и_н_а! Олечек… так затомилось сердце, как прочитал: «Я так хочу быть у тебя, в твоем уюте!» Ах, я взял бы тебя на руки и поместил бы в глубокое кожаное кресло. Вот сейчас, _в_и_ж_у: как сейчас горит камин (центральное отопление — будет с 15.XII!) — я подвинул стол, слева греет от раскалившегося «буле»^[184], «яиц червонных». На камине, невысоко над полом (метр) — ты, среднего размера потрет, «был скручен», но воскрес. Другой, в 4 раза увеличенный, направо от камина, на радио, — я всегда вижу тебя. «Девочка с цветами» — рядом с Сережей — Олей, на стене, увеличенная в 10–12 раз, — чудесно. Вся стена в больших портретных «видах» (20–25). За radio к окну — книжные полки, до «Святого Угла». Там Богоматерь (дар генерала Д[еникина], ему поднес монастырь в Белгороде), медное Распятие — дар рижской русской гимназии^452а. Иоанн Богослов — дар тоже. Богоматерь (фототипия [Рагусской]), присланная И. А. Фотография Иверской часовни в Москве, большая фотография. Храм Христа-Спасителя — дар из Берлина, от семьи Редлих⁴⁵³. Снимки с могилки. Большой портрет в овальной раме, перевязан национальным флагом-лентой — с Сережечкой (увеличено с карточки, какая у тебя). Серебряная лампада голубая, с глазками, дар почитателей из Риги (Софья Климова⁴⁵⁴), под ней на нитке — сосновая шишка с… Валаама⁴⁵²⁶. Сейчас я пишу и пью кофе… В комнате 16–17°. У стола и все 20–22. Ты — в кресле, с ножками под себя. Я у ног твоих, голова моя у тебя на коленях… ты нежно ласкаешь голову, которая столько в себе носила дум, образов, м. б. _в_и_д_е_н_и_й… — которая — вся — _т_в_о_я, вся — о тебе! Я целую твое платье, я снизу в радости, в восторге… немой, гляжу в твои глаза — и вижу — ла-сточек, в них они, _н_а_д_ ними, — «бровки — как ласточки!» Я слышу твое сердце. Мы молчим… — так мы друг другу близки, — слов не надо. В моем взгляде — боль даже, так я тебя люблю, до… счастья-боли! Не могу глаз отвести… света нет, огонь камина, только — на твоем лице — отблеск жара — яиц червонных… в глазах золотые-пунцовые искры… Я целую руки… прячу глаза… — ласточка, залетная..! Иногда _в_и_ж_у… ты в постели, проснулась… я нес тебе кофе… целую милый локон, руки… локоток (т_о_т… помнишь? — «летний» — с солнечными бликами, в березе?) вижу шелкового червячка… снимаю… целую, — кузнечика того — о, «Свете Тихий»! — Не ответил на все письмо. Отвечу. И — об И. А. Он не захотел нас познакомить, я _в_с_е_ забыл, что было после. Где я ужинал?! Не помню. Я был подавлен, в полусне. Но… тебя я _с_л_ы_ш_а_л, я был в волнении… Я видел, да… «траур»… это помню. Я тебя _у_з_н_а_л_ бы! По _г_о_л_о_с_у, — увидал глаза… — _у_з_н_а_л_ бы. Оля, положи себе, как правило: каждый день начинай с Евангелия. Читай — где откроется. Хотя бы одну страницу! Люблю, целую. Твой Ваня