И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной

6. ХII. 41 8–30 вечера

7. XII — приписки

Нежный цветочек мой, кроткая девочка, (и, ах, бурная какая кипень), больнушка милая… так бы и стоял на коленях у твоей постельки чистой, глаз бы не отводил, угадывая, что тебе, родная, дать, чем тебя успокоить… как ребенка баюкал бы, сердцем отогревал, слезами овлажняя смякшие губки твои! Сказки тебе шептал бы, надумывал светлые сказы для тебя, самые нежные, и твое пылкое воображение сливалось бы с моим, любовным! Ах, Оля, светик неугасаемый, вечный, чудесный, — весь в живых самоцветах светик! Пальчики твои согревал бы вздохами, тонкие, слабые, бледненькие такие, — я _в_и_ж_у_ их! — сердечко слушал, усталое, трепетное, как у птички пугливой, истомленной. О, ми-лая… безумица умная моя, чудесная и в своем безбрежье, — кипучая нетерпеливка — и сладкая, сладкая гневунья… — все в тебе так пленительно! Страшно богата ты, всеми дарами сердца, — вся ласковость… всеми души движениями, вся — преисполнена! Дива моя далекая, чуемая так близко, совсем близко… — вот, в этом сердце, вот тут вот, — слышишь, как по тебе стучится, к тебе стучится, тобой, тобой, — единой тобою, только! Смотришь… — я это, Оля, всегда с тобой, тобою воскрешенный, тобою найденный в пустоте, тобою отогретый, пробуждненный во сне предсмертном! Я целую твои глаза, светлую бирюзу твою, капли живые Неба, лазурь живую. Я, несмелый, бровки твоей касаюсь трепетными ресницами, — трепетными от слез счастливых, от слез невольных, упасть не смеющих на твое лицо, святое, — мученицы моей пресветлой. Да, Оля… эти слезы мои — счастливые, слезы _л_ю_б_и_м_о_г_о, потрясенного небывалым счастьем — _т_а_к_о_й_ любовью! Муки мои, скорби мои, томления, все, чем убила жизнь, — все ты собой закрыла, сняла с меня! Ласточка ты весенняя, песня моя последняя, — слышу ее, неспетую, — и счастлив! Сухие губки, больные, в пленочках, о, детские какие… — я их вижу, я их касаюсь мыслью, я их — _л_ю_б_л_ю. Люба моя, ты дремлешь… о, спящая Царевна… как хороша ты… прядку сниму со щечки… целУю прядку — о, нежная! — дышать не смею, потревожить тебя боюсь, взглядом оберегаю… Сердцем пою молитвы, — «пошли, Пречистая, Олечке — легкий сон!»

Но как это слабо выражает — что чувствую! — Ты поймешь и такое, Оля… ты _в_с_е_ поймешь. И скажешь — одной слезинкой, повисшей на ресницах, — если бы сохранить ее! оправить в бриллианты… — _с_е_р_д_е_ч_н_у_ю… эту… _б_р_и_л_л_и_а_н_т_у! — бесценную!! — все потонуло в ней, все — любовь!

Я сладко плачу. Горит камин. Смотришь совсюду — Ты. И маленькая — за чаем, с мамой, — первая твоя — моя картинка! Всегда на столе, с самого того дня, как пришла ко мне издалёка, «закрытая», но сердце мое _и_г_р_а_л_о, — помню. И стала раскрываться, живой цветок! Ныне — совсем раскрылась… Боже, как ослепительно! Ольга, знаю — откуда Ты! Вышла из творческих томлений, созданая и мной, и — Жизнью. Я ждал тебя, ты в подсознательном дремала… — и вот, _р_о_ж_д_е_н_и_е! — нет, это не песни сердца, не нежное ласканье словом, — это живая правда, это биение сердца, — тобой биение, мое живое Счастье! мое _ж_и_в_о_е_ _Н_е_б_о! Господи, благодарю за милость твою мне, за Олю, посланную Тобой! Оля моя, отшедшая! Благодарю тебя за твои молитвы — ты _е_е_ вымолила у Господа, — пусть в любование только… издалёка… — этот, мне, тихий свет! радость мою, последнюю, — ярче всех радостей на земле.

Я тебе не наскучил, детка? Лирики я всегда чуждался, _л_и_ч_н_о_й. И не могу вот — без лирики, без пения: душа поет. Слишком на сердце много, хочется нежно думать, нежно ласкать тебя.

11 ч. — весь о тебе, в тебе. Тебя _с_л_ы_ш_у… и трепещу, здорова ли ты, больна… — не знаю. Будь же здорова, девочка! Осветись, озарись, свет мой немеркнущий, Олё-ля! Весь в непонятной дрожи… так о тебе тоскую, — новые, неизведанные чувства, — и боль, и задыхаюсь от волнения. Милая, будь здорова. Целую, всю, всю тебя, все в тебе.

Прошу тебя, не ходи на почту затемно и в дурную погоду. Что это?! Не смей. Не смей, не смей и думать: «не-буду беречь себя!» Вот, простудилась. Буду ждать терпеливо твоих писем, верю, что любишь, Оля… я буду терпеливо ждать. — Ты права: у нас только одна, Церковь — Христова. Эти раздоры⁴⁴⁰… — я в них не разбираюсь, в этом тленном. — Скажи, что вызвало в тебе восторг от сознания, что ты православная? Это же — так и есть. Но — какая частность жизни, случай, мысль? Ты написала: «Сегодня (23.XI, воскресение) я с такой остротой почувствовала радость Православия». Надо больше, чаще читать Евангелие — размышляя, _у_х_о_д_я_ _т_у_д_а, где творилось Оно. Это — великая сладостность. Я мечтал дать народу «картины Его Жизни на Земле»! Дать — в великой простоте, ясности. Евангелие — предел сего, это — Божеское… но человеку нелишне помогать _в_х_о_д_и_т_ь_ в это Божеское своим опытом… через сказ… — впрочем, это, думаю, я для себя хотел: дать бытовую сторону той жизни, дерзнуть — _о_с_в_о_и_т_ь_ Христа, подойти от «Фомы»⁴⁴¹… — осязать _в_с_е. Ставят — Мистерии, — потребность чувственной стороны нашей. Так — и через слово — образ. Хотел. М. б. — в завершение, если ты поможешь… но как это зыбко! Давняя мечта — о Христе! Твой сон — напиши, родная. Боже мой! В тебе вышло из — подсознания — обо мне. Я тебе больно сделал, в письмах? И вон, как _в_ы_ш_л_о. Это в связи с физической болью: ты уже была больна. Какая-то болевая точка ныла. И — связалось все. Милая, я никому физической боли в жизни своей, своим действием не причинял. Раз только Ивика хворостиной… да и то мимо, — увернулся! Очень я разгорелся на него, где-то он пропадал до темноты (в Альпах было, при Оле).

Как ты поразительно можешь лаской сказать! («ласкаюсь киской»!!) До сладостной боли в сердце у меня. И вот, начинаю видеть эту ласку… в целой жизни, во всех ее сторонах, в жизни с тобой… во всех, в самых интимных… — кружится голова. Оля, Олечка, Олёнок… — как я _в_и_ж_у..! — сердце обмирает, как хорошо, как чисто, как неизъяснимо… как — _н_и_к_о_г_д_а! Не знаю. Оля о-чень была ласкова… чиста, стыдлива, — до чего стыдлива! В иных случаях она не позволяла, чтобы я был… Помню, ее роды Сережечкой… опасные, — он был очень крупный ребенок, — много мучилась. Я, ты понимаешь, был в ужасе, бегал ночью за гинекологом… что я творил!! И она, в страшных муках… помнила стыд… меня стыдилась! Помню: холодно было в нашей квартире (в собственном доме, мать дала квартирку), нагревала «Молния» +12!! Мороз был..! — в ночь на Крещение! И этот — первый крик..! в 1/2 1-го ночи. Не передать _э_т_о… сверх-чувство! И — смущение, мое. И — «первая грудь»… О, святое Материнство! Как хочу дать это в Дари!.. И — два года ее счастья. И все — перед этим, все «движения»… толчки… — и все — в связи с красотой божественной природы и — Женщины! Как я невольно тебя мучил — сужу по твоим письмам. Я 6–7 дней не мог писать, глаз болел. Но — помню — страшная смута, раздражение на тебя охватило, — за что — не помню. Я сдерживал себя — не писать. Стыжусь. Мучился. Твое письмо, ласковое… ослепило, я взметнулся, я жалел, я негодовал на себя… — и — истек в сладкой боли, в счастьи… — я все исправил в себе. Я молился на тебя, молил тебя — простить мне.

Ну, оставим это — потемнение. — Начну тебе — об «истории одной любви». Кусками. Это для чего-то нужно. «Исповедь воображения». Построю по обрывкам воспоминаний, склею… наитием, художественной _п_р_а_в_д_о_й, что пропало. Но — буду краток. Ты пополнишь: у тебя _с_и_л_а_ — не тусклей моей, м. б., — ярче в ином. Ты можешь. О, как целую, дружку чувствую в тебе, и — ка-кую! Ты смеешь говорить — «я — маленькая»! Да, ты для меня — деточка маленькая, только. Ты — ласка. Я — с лаской к тебе. Потому и называю — маленькая. А ты — бо-лына-я! Поверь, это не «ласка»: это — моя правда, _т_в_о_я. Суть. Ты — о-чень большая. Невиданая мной — какая! Не могу в этом ошибиться. Поверь в себя! Смешно: застряло в сердце у тебя: я, тебя дал — дал? — в обиду?! Я умру за тебя, Оля! Я не мыслю, чтобы тебя можно было — обидеть. Ты — неприкосновенна, все — мимо тебя. Разве можно оскорбить стихию?! Ты для меня в — «над всеми». Так и сказано — кому это должно быть сказано. Веришь? Ну, прибей, если не веришь. —