Сумасшедший дом. Я как мертвая лежала. Не знаю сколько дней… Не ела, никого не пускала к себе. Боли всюду. Не было слез. Все было гадко. Хотела уйти от всего. Из клиники я ушла уже. Средства к жизни, кроме моего заработка, уже годами не было. У меня было хорошее место, но я держалась за него зубами, т. к. как иностранка я не могла работать в городских и государственных больницах. Частных же³⁸⁶ не так много. Ну, это особая статья. Тут тоже слез было проглочено не мало. Шеф отлично знал, что без меня не справится, но еще лучше знал и то, что мне не так-то просто от него уйти… Но это — в сторону.

Я все же решила уйти, порвать, бросить… Меня, конечно, приняли бы обратно на место… но… каково? Да, А. приехал, бесился, звонил отцу, глаза «открывал» тому тоже, унять просил девчонку. Отец заболел. Назначили все, как хотели. Девчонку игнорировали. Арнольд простаивал часы на коленях у моей кровати, молил. Являлся сам жертвой. 12-го ноября я встала. Согласилась… Арнольд уехал 12-го, взяв слово, что я приеду. Меня везла Елизавета 14-го ноября на поезде-эскпрессе в Голландию. Полуживую — невесту. 15-го я лежала. Елизавета отдалила сестру, сказав мне, что от нее «поистине злое исходит». 15-го мне долбили что-то о брачном контракте, о нотариусе, о деньгах…(!)…гадость! Мне было все — все равно. 16-го я в 7 ч. утра встала, еле стоя на ногах, помню, брала ванну в холодной комнате. Брр… Пришла парикмахерша, причесывала. Я не выходила к столу. Чай не пила. Язык чужой. В 11 ч. подъехал автомобиль, — Сережа… Пришел ко мне, урвался из Берлина, он только что получил службу, несколько дней, маленькую. Я залилась слезами, его увидя. Благословил меня, положил мне золотой в туфельку (мама научила). Оделся, во фраке, красивый… В 12 ч. я сошла в «Halle» и… не узнала дома. Это был сад всяких цветов. Встретил А. — сердечно, возвышенно, как «Мадонну», — говорил он. Церемония (именно!) открылась. Лакей с булавой и т. п. И. А. велел мне ни гу-гу с сестрой. Я исполнила. В 7 ч. вечера с ночным поездом мы ехали, «молодые», в Берлин… Твой ноябрь ничто по сравнению с моим. В письмах невозможно все сказать. Сестра искалечила многое. Она в Америке. Мой «нервный шок» дал себя чувствовать долго. Рождество мы были у мамы. Я возвратилась из «hochzeitsreise»^[150], больная. Ангина, — получила в итальянских лагунах. В бреду привез меня Арнольд. Лечил кавказец. Был очень мил. Спас от осложнений. Мама ему только верит.

Да, вот какой был мой 37 год. 12-го приехали в Голландию, — я кое-как уже выздоровела. На Пасху я была в Берлине у мамы. Как больно мне, что ты страдал тогда… О, если бы знала!.. Иван, м. б. было бы все иначе! Обожаю тебя, целую… о, кааак целую.

Безумец ты, мой, родной, любимый! Будь здоров! Пиши, хоть одно слово! Умоляю! Оля

[На полях: ] Розы мамины.

Береги здоровье!!!! Успокойся! Родной, милый! Пиши! Я жду! Приедешь?

Эти дни я увлеклась твоими книгами, — м. б. потому и задержка писем?

84

И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной

28. XI.41

2 ч. дня

Свет сегодня, Оля, — письмо 15.XI — запоздавшее, с 2 фото, где ты в лаборатории, чудеска! Мудрая ты, _г_о_т_о_в_а_я, — пиши! Ка-ак ты понимаешь _в_с_е! до чего чуткая! — говорю, как ты пишешь о «писании». Все верно. Это — чутье такое. Я повторил бы твое — дословно. Нет, это не «учеба» тебе: я дал лишь «т_е_м_у». Ты свободна. Как и что хочешь — делай. _М_о_ж_е_ш_ь. Все сделай. Вообразишь все. Как ты о «ewige Weibliche»! Опыт _в_е_к_о_в — в тебе. Само дастся. Ну, и богачка! Нет, не «кобылица молодая», хоть порой и мечешь ноги в воздух, — ты уже «в мерном кругу», удалая. Целую в… мордочку — в глазок «косящий» (о, не «пугливый»!). Будешь писать — сознай _с_в_о_б_о_д_у, не оглядывайся, а — как _х_о_з_я_и_н! — над всем. Как в своих анализах. Высыпи из души, а после будешь формовать, очищать, стягивать. Я же знаю, как ты готова, — я вровень с тобой, поверь, дружка моя, заветная. Вот именно: ты из редчайших женщин, кому внятно святое — очарование «ewige Weibliche» — сама призналась.

Послушай, однако… так я хочу быть бережным к тебе, а ты — «добивай, измучай!» Объясни: чем я..? Не надо, Олёк… ну, прошу. Боль в глазу — прошла. Это я, помнится, недавно налетел на дверь, в сумерках. Мои капли уняли «тяжесть». В Москве было плохо: одурев от работы, спеша на воздух, с разлету наскочил на ребро двери, — это был у-дар! Разбил надбровную дугу в кровь, и скульце, и — в глазное яблоко, в зрачок!.. Вот «свет»-то увидал! 4 мес. Во тьме сидел, бо-ли..! Это было воспаление радужной оболочки. Повторялось, от простуды, но все реже, с перерывами в 3–5 лет. В Крыму, когда убили Сержика, такое было… Оля мне читала у печурки «Чашу», Евангелие… Знаю, _э_т_о_ бывает и от другого, но в нашем роду — никогда этого «другого» не было: я — _ч_и_с_т_ы_й. Ну, проверь в лаборатории — увидишь. Не боюсь.

Твой ноябрь 37 г. — о, мученица, загнанная птичка! Я плакал сердцем, я бился у твоей кроватки, я целовал твои реснички влажные, я _в_и_д_е_л_ твое замученное сердце, Оля… Я на коленях, с болью, глядел в тебя! Ничем тебя не потревожу, оберегу. Как ты дорога мне!

О враче № 2. Да, неосторожность, мне далось это болезненно. Преодолела, — а победителей не судят. Как все относительно! В сравнении с таким — «кавказец» — чище, умней, выше, при всей «кавказскости». Этот — самодовольный — циник, недалекий, да, — и пошляк. Его письмо — чудовищная наглость, бесстыдство. Если бы моя сестра получила такое, я знал бы, как ответить. Ты — хранишь?!.. — уничижение!? Ты — лишь — «гроздь полносочная». Тебе было позволено — «выскользнуть»… в надежде что — «вином в уста вольешься… вернешься…»!!

Обращение как с «вещью»! Да еще скрадено — у Катулла³⁸⁷, повторенное не раз в вариациях… опошлено! Фу, гадко как! Даже и Гете потревожен этим ничтожеством. Бормотание о «Weltgeisten»^[151]… И это повторное — «sollst»^[152], «kommen können»^[153]!.. — благодарила за дозволение?! Это — «Полюс» (вот это так «водитель»!), эта пошлятина о «тяготах русской души», (всякого жита по лопате!) с указанием «склада» («in mir»^[154]!) — «должна и мо-жешь»! Мне тошно, будто наглотался грязи. И это — «Du»^[155]. Ты позволяла — «Du»? В 34, когда уже «вела» того, кто «теперь он целовал свою мадонну»! Что это?! _к_а_к_ совмещалось?! Полуночное шампанское, поездка, «Du»… что _е_щ_е…? — и — «водительство»? Это мне — _з_а_г_а_д_к_а. Психологический провал. Ездить — да еще с шампанским… — не зная, с кем..! Как это с _т_о_б_о_й_ могло статься? Это же — «ловец», обыкновеннейший «минюскюль»^[156]! «По-дешевке». В плащике дешевого «эстета», — и еще, при этом, — глу-пый! Да как же чист «наш легкомысленный Евгений»! (на письмо Тани). «Быть может, чувствий пыл старинный — Им на минуту овладел; — Но обмануть он не хотел — Доверчивость души невинной»³⁸⁸. А _э_т_о_т_ — _в_о_р, — и еще дешевый, без риска. И при этом такое «величественное _в_е_л_и_к_о_д_у_ш_и_е»: «я дозволяю тебе выскользнуть из моих рук…» но..! — «м. б. вернешься»… и т. д. Вот оно «право на вещь» — «jus rerum»^[157]! Тьфу! Дальше — хуже. После «леденящей» встречи… твоя просьба — спеть! Хотела ли — обнаружить свою _с_и_л_у? Опять — психологическая загадка. И его «демонстративная» тебе _о_т_м_е_с_т_к_а! Это уже самораздевание бесстыжее… при честном народе! Вплоть до… срыва. Сорвалось, — и вот — наглядность. Что же это, как не глупость и не циническое бесчинство, намек, непостижимо наглое обращение с девушкой! Что могли из всего сего вывести остальные зрители?! Только одно — «роман завершился, — после поездок ночных… — ссорой. Ну, _п_о_м_и_р_я_т_с_я». Причем все, конечно, знали, что этот «срыватель струн» — женатый. И — последняя гадость. Гитара сунута в твой… гардероб! После сего — будь я тогда в Берлине и знай все это, я предложил бы этому «эстету» «проехаться в подгороднюю рощу». Ты была «безвольна», и все объяснимо. Ты преодолела, все же. Но «скольжение» было. Эти «игры» — известны — они пряны, щекотны именно «скольжением» — это — «demi-copulation»^[158], как у «Demi-vierges» M. Прево³⁸⁹. Это, конечно, показывает «темперамент». Во мне — осадок горечи. Прости за откровенность, но с тобой я не могу иначе. Ты так хотела. Вот это — из «изломов».