Да гром двойного наказанья

Не грянет над твоей главой!

С душой, коленопреклоненной,

С главой, лежащею в пыли,

Молись молитвою смиренной,

И раны совести растленной

Елеем плача исцели!

И встань потом, верна призванью,

И бросься в пыл кровавых сеч!

Борись за братьев крепкой бранью,

Держи стяг божий крепкой дланью,

17 [апреля]. Н. Д. Старов прислал М. Лазаревскому написанное слово, сказанное им в честь мою на обеде графини Н. И. Толстой. Как вещь дорогую для меня, заношу его в мой журнал.

«Несчастие Шевченка кончилось. А с тем вместе уничтожилась одна из вопиющих несправедливостей Мы не нарушим скромности тех, чье участие способствовало этому добру и приобрело благодарность всех сочувствующих достоинству блага… Мы скажем, что нам отрадно видеть Шевченка, который среди ужасных, убийственных обстоятельств, в мрачных стенах казармы смердячоі, не ослабел духом, не отдался отчаянию, но сохранил любовь к своей тяжкой доле, потому что она благородна. Здесь великий пример всем современным нашим художникам и поэтам, и уже это достойно обессмертить его!..

Позвольте же предложить тост признательности за Шевченка, который своими страданиями поддержал то святое верование, что истинно нравственную природу человека не в силах подавить никакие обстоятельства!.. 12 апреля 1858.

Н. Старов».

В. М. Белозерский познакомил меня с профессором Кавелиным. Привлекательно-симпатическая натура. [510]

Тот же Белозерский познакомил меня с тремя братьями Жемчужниковыми. [511] Очаровательные братья.

Вечером в цирке-театре слушал оперу “Жизнь за царя”. Гениальное произведение! Бессмертный М. И, Глинка! Петров в роли Сусанина попрежнему хорош, и Леонова [512] в роли Вани хороша, но далеко не Петрова, которую я слышал в 1845 году.

18 [апреля]. Получил милейшее письмо от милейшего Сергея Тимофеевича Аксакова, на которое буду отвечать завтра: сегодня я увлекся своею Лунатикою. [513] Если бы не помешал обязательный Сошальский, то я кончил бы “Лунатику”. Но, увы! нужно было оставить невещественное слово и приняться за вещественное дело, т. е. за увесистый обед.

Вечером, с тем же обязательным Сошальским, поехали мы к милой и талантливо-голосистой певице, мадмуазель Грубнер. [514] Там встретился я с Бенедиктовым [А. С.], Даргомыжским и с архитектором Кузьминым, старым и хорошим знакомым. [515] Музыкальное наслаждение заключилось смешным и приторным мяуканьем Даргомыжского. Точно мышенок в когтях кота. А ему аплодируют. Странные люди эти меломаны. А еще страннее такие певцы, как Даргомыжский. [516]

19 [апреля]. Вчера Сошальский пригласил меня с Михаилом [Лазаревским] на борщ с сушеными кара сями и на вареники. А сегодня графиня Н. И. [Толстая] просит запиской к себе обедать и обещает познакомить с декабристом бароном В И. Ш[т]ейелем. Мы предпочли декабриста борщу с карасями и за измену были наказаны бароном: он не пришел к обеду. Одичалый барон! [517]

За обедом познакомился я с адмиралом Голенищевым, адмирал — товарищ Ф. П. Простой и, кажется, хороший человек. [518]

Вечер провел у Галагана Он прочитал описание своего будынка, збудованного им в старом малороссийском вкусе, в Прилуцком уезде. Барская, но хорошая и достойная подражания затея. [519]

20 [апреля]. Обедал у К. Д. Кавелина и там же познакомился с [А. Д.] Галаховым, составителем русской хрестоматии.

21 [апреля]. Без всякой цели до обеда шлялся по городу. Вечером пошел в театр. [520] Спектакль вообще был хорош, а увертюра “Вильгельма Телля” очаровательна. Хваленый тенор Сетов [521] ниже всякой посредственности, просто дрянь, а ему аплодируют. Семен [Артемовский] в роли отца Линды-ди-Шамуни очень хорош.

Из театра зашел к Белозерскому и застал у него К. Д. Кавелина. С разговора о минувшей и будущей судьбе Славян мы перешли к психологии и философии и просидели до трех часов утра Школьничество. Но очаровательное школьничество!

22 [апреля]. Тоже без всякой цели, шлялся до обеда, только уже не один, а с Семеном. Вечером, с Семеном же, пошли к землячке М. Л. Мокрицкой и до второго часу с удовольствием переливали из пустого в порожнее.

23 [апреля]. Вчера условились мы с Семеном, чтобы сегодня, часу в первом, ехать посмотреть дачи. Ровно до двенадцати часов была погода хорошая, потом пошел дождь, затяжной, как его называют. Мы просидели весь день дома, читали Гумбольдта “Космос” и, глядя в окно, повторяли поговорку: “вот те, бабушка, и Юрьев день!”

24 [апреля]. Предположения мне никогда не удаются, а не могу отказать себе в удовольствии сочинять предположения. Сегодня, например, выходя из дому, я располагал провести время до обеда так. Сначала зайти в Академию посмотреть выставку; потом зайти к Ф. И. Иордану, своему будущему профессору; потом к барону Клодту [522] и, в заключение, к графине Н. И. [Толстой] и у нее остаться обедать. Таков был проект, а случилось вот как. В первой зале в Академии встретилися мне Зимбулатов и Бориспольи, мои старые и искренние друзья. [523] Наскоро обошли мы выставку, отправились к Зимбулатову и время до обеда провели в воспоминаниях. Я совершенно доволен неудачею.

Вечером собрались мы с Михайлом [Лазаревским] к брату его, Василю, да зашли к Семену и там провели вечер. Тоже неудача.

25 [апреля]. В 10 часов утра пошел проститься с А. Н. Мокрицким, отъезжающим в Москву. По дороге зашел к М. И. Сухомлинову, [524] да по дороге же зашел к барону Клодту, полюбовался монументом неудобозабываемого [525] и прошел в Академию на выставку. В первой зале встретился с [Л. М.] Жемчужниковым, а в последней с Семеном. Из Академии поехал с Семеном на Петербургскую сторону искать дачу. Дачи нашли, оставили задаток и в 6 часов вечера приехали домой. Вечером с Семеном же были у Н. И. Петрова, [526] слушали бесконечные и бесплодные толки о эмансипации.

26 [апреля]. На обеде у Сошальского лично познакомился с поэтом Курочкиным и с братом его Николаем, достойным молодым человеком. Поэт Курочкин много обещает в будущем. Дай бог, чтобы сбылись мои надежды [527]

27 [апреля]. Обещался обедать у художника Лукашевича и по рассеянности соврал.

28 [апреля]. Сошальский подарил мне часы стенные. А Василь Лазаревский термометр. По милости добрых людей, главные инструменты имею для опытов над акватинтой. Когда же я примусь за самые опыты?

29 [апреля]. Зашел к Дзюбину. Не застал его дома, спросил завтрак и оставил ему за угощение случившуюся со мною рукопись: “Послание к мертвым, живым и ненарожденным землякам”, надписавши на память 1 мая, тоже по рассеянности. [528]

30 [апреля]. Пошли с Семеном [Артемовским] в Летний сад с намерением посмотреть монумент Крылова. По дороге зашли в Казанский собор посмотреть картину Брюллова. [529] Но, увы! Она так умно, удачно поставлена премудрыми попами, что и кошачьими глазами видеть ее невозможно. Отвратительно! По дороге зашли в Пассаж, полюбовались шляющимися красавицами и Алеутскими болванчиками и прошли в Летний сад. [530] Монумент Крылова, прославленный “Северной пчелой” и прочими газетами, ничем не лучше Алеутских болванчиков. Бессовестные газетчики! Жалкий барон Клодт! Вместо величественного старца он посадил лакея в нанковом сюртуке с азбучкой и указкою в руках. Барон без умысла достиг цели, вылепивши эту жалкую статую и барельефы, именно для детей, но никак не для взрослых. Бедный барон! Оскорбил ты великого поэта и тоже без умысла. [531]

Оскорбленные бароном, мы взяли ялик и поплыли на Биржу. Полюбовались величественной биржевой залой, прошли в сквер, посмотрели на обезьян и попугаев и зашли на постоянную выставку художественных произведений. Бедный Тыранов! Он и свое болезненное маранье тут же выставил. Грустное тяжелое впечатление. [532]