7 [февраля]. Сегодня получил письмо, да еще страховое, от директора харьковского театра [И. А.] Щербины. [382] Он весьма любезно просит меня сообщить ему условия Пиуновой и ее самое поторопить приездом. Сердечно рад, что мне удалось это дело. Вечером пошел я обрадовать ее этим любезным письмом и поговорить окончательно об условиях и о времени выезда в Харьков. Ее самой не застал дома, а глупая мамаша так меня приняла, что я едва ли когда-нибудь решусь переступить порог моей милой протеже. Необходимо прибегнуть к письменным объяснениям.

8 [февраля]. Она прислала за мной, чтобы объясниться по поводу харьковского предложения. Я, разумеется, охотно согласился на это деловое свидание, имея в виду и любовное. Но, увы! Старая ворчунья-мамаша одного шагу не ступила из комнаты, и я должен был ретироваться с одними поручениями. Она предпочитает с отцом ехать в Харьков. Это стеснит ее денежные средства, потому что отец должен оставить контору, от которой он получает 30 рублей в месяц. Но, вероятно, мамаша и ей навязла в зубах.

9 [февраля]. После беспутно проведенной ночи я почувствовал стремление к стихословию, попробовал — и без малейшего усилия написал эту вещь. Не следствие ли это раздражения нервов. [383]

Доля

Ти не лукавила зо мною;

Ти другом, братом і сестрою

Сіромі стала. Ти взяла

Мене, маленького, за руку

І в школу хлопця одвела

До пьяного дяка в науку.

— Учися, серденько: колись

З нас будуть люди, — ти сказала.

А я й послухав, і учивсь,

І вивчився. А ти збрехала…

Які з нас люди?… Та дарма!

Ми не лукавили з тобою,

Ми просто йшли, — у нас нема

Зерна неправди за собою.

Худімо ж, доленька моя,

Мій друже щирий, нелукавий!

Ходімо дальше: дальше слава,—

Муза

І ти, пречистая, святая,

Ти, сестро, Феба, молодая!

Мене ти в пелену взяла

І геть у поле отнесла;

на могилі серед поля.

Як тую волю на раздоллі.

Туманом сивим сповила, —

І колихала, і співала,

І чари діяла… і я…

О, чарівниченько моя!

Мені ти всюди помогала,

І всюди, зоренько моя.

Ти не марніла, ти сіяла…

В степу безлюднім, в чужині,

В далекій неволі,

Ти в кайданах пишалася,

Як квіточка в полі;

Із казарми смердячоі

Чистою, святою

Вилітала, як пташечка.

І по надо мною

Полинула, заспівала.

Моя сизокрила,—

Мов живущою водою

Душу окропила…

І я живу, і надо мною

Свое божою красою

Витаэш ти, мій херувим,

Золотокрилий серафим,

Моя порадонько святая,

Моя ти доле молодая!

Не покидай мене. В ночі,

І в день, і в вечері, і рано

Вітай зо мною… і учи, —

Учи неложними устами

Хвалите правду! Поможи

Молитву діяти до краю.

А як умру, моя святая,

Моя ти мати! — положи

Свого ти сина в домовину.

І хоть единую сльозину,

Слава

А ти задріпанко, шинкарко,

Перекупко пьяна!

Де ти в ката забарилась

З своіму лучами?

У Версалі над злодіем

На-бор роспустила?

Чи з ким иншим мизкаеться

З нудьги та з похмілля?

Гонись лишень коло мене,

Та витнемо з лиха,

Гарнесенько обіймемось,

Та любо, та тихо

Пожартуем, чмокнемся,

Тай поберемося,

Моя крале мальована…

Бо я таки й досі

Коло тебе мизкаюся:

Ти хоча й пишалась

І з пьяними королями

По шинкам шаталась

І курвила з Миколою

У Севастополі.

Та мені про те байдуже…

Мені, моя доле,

Дай на себе надивитись.

Дай, і пригорнутись

Під крилом твоім і любо

10 [февраля]. Получил письмо от кошового батька Я. Кухаренко, от 7 августа. Оно из Екатеринодара прогулялось через Новопетровское укрепление в Оренбург и только сегодня достигло своей цели. А все-таки лучше позже, нежели никогда. Кухаренко не знал о моей резиденции, а я не знал, как растолковать себе его молчание. А теперь все объяснилось. [387]

И. А. Усков из Новопетровского укрепления пишет, что у них все обстоит благополучно. Не завидую вашему благополучию.

В. Н. Погожев пишет из Владимира, что он наднях виделся в Москве с М. С. Щепкиным и что он ему читал наизусть какую-то мою Пустку, совершенно не помню этой вещи. А слышу об ней уже не в первый раз. [388]

11 [февраля]. М. С. Щепкин с сокрушением сердца пишет мне о моем безалаберном и нетрезвом существовании. Интересно бы знать, из какого источника он почерпнул эти сведения. Стало быть, и у меня не без добрых людей. Все же лучше, нежели ничего.

Благодарю тебя, мой старый, мой добрый; но чем тебя разуверить, не знаю. Далее он пишет о перемещении Пиуновой в Харьков. Он сомневается, чтобы ей дали там требуемое ею содержание. Будет досадно, если не состоится это перемещение. Подожждем, что скажет Иван Александрович Щербина. [389] Боже мой, как бы мне хотелось вырвать ее из этой тухлой грязи!