Наверное, Ваши сотрудники Вам уже сказали, что я хочу предложить Вам для “Нового мира” мою рукопись – “Годы, люди, жизнь”111, книгу первую. Меня обнадеживает наше сотрудничество – очерк о Чехове112. Посылаю Вам половину рукописи, находящейся в перепечатке. Вторая половина (главы 20-30) будут переданы Вам через несколько дней.
С сердечным приветом. Ваш И. Эренбург”113.
С кем именно из сотрудников редакции “Нового мира” обсуждал Эренбург вопрос о публикации в журнале своих мемуаров до того, как обратиться с письмом к главному редактору, остается неизвестным. Твардовский, ознакомившись с рукописью, согласился печатать мемуары Эренбурга, за исключением шестой главы, где речь шла о гимназической большевистской организации и ее лидерах Бухарине, Сокольникове, Членове, Неймарке, Львовой. “Пробивать” эту главу в печать Твардовский предоставил самому автору. В тех условиях дать такое разрешение не осмелился бы ни один чиновник; взять на себя эту ответственность мог только Хрущев, и Эренбургу приходилось надеяться лишь на него.
Тут к месту будет привести свидетельство Б. М. Сарнова о том, как осенью 1959 – зимой 1960 годов вместе с Л. И. Лазаревым они, тогдашние сотрудники “Литературной газеты”, посещали Эренбурга и беседовали с ним о его работе над мемуарами и как поразил их Эренбург своими вопросами: “Помню, особенно поразило нас, когда он однажды спросил:
– А как, по-вашему, главу о Бухарине напечатают?
Л. И. Лазарев ответил в том смысле, что решить этот вопрос может только Хрущев.
– А что? Хрущев, по-моему, должен неплохо относиться к Бухарину, – предположил я.
– Вы думаете? – быстро повернулся ко мне Эренбург.
Я промямлил что-то в положительном смысле, хотя уже не так уверенно.
– Ну, мне он это просто говорил, – сказал Илья Григорьевич… (Видимо, во время их двухчасового разговора в мае 1956 года. – Б. Ф.) Кто-то из нас спросил:
– Илья Григорьевич! А вы, когда писали главу о Бухарине, рассчитывали ее напечатать?
– Во всяком случае, я писал ее для печати, – ответил он”114.
Поскольку первая волна политических реабилитаций жертв сталинских репрессий уже завершилась и тогда, в 1956 году, реабилитировать Бухарина Хрущеву помешали, а вторая волна явно не предвиделась, Эренбург обратился к Хрущеву с очень осторожным письмом; вопроса о реабилитации Бухарина в нем не ставилось.
Эренбургу важно было не спугнуть Хрущева, и он написал лишь о возможности упомянуть имя Бухарина и рассказать о его юности. При этом Эренбург надеялся на внутреннее доброжелательное отношение Хрущева к Бухарину, как ни к кому из знаменитых “оппозиционеров”; он понимал, что, скажем, к Сокольникову Хрущев скорее всего относится с меньшей симпатией, и потому в письме подчеркнул, что для него особенно важно рассказать именно о Бухарине. Наконец, письмо Хрущеву было составлено так, чтобы в случае отрицательного ответа запрет не распространился на весь текст мемуаров: “Москва, 8 мая 1960 [года] Дорогой Никита Сергеевич!
Мне совестно отнимать у Вас несколько минут, да еще в такое напряженное время115, но я не вижу другой возможности.
В журнале “Новый мир” начинают печатать мои воспоминания. В начале я рассказываю о моем скромном участии в революционном движении в 1905-1908 годах. Там я говорю о Бухарине и Сокольникове того времени – о гимназистах и зеленых юношах. Я решаюсь послать Вам эту главу и отчеркнуть те две страницы, которые без Вашего слова не могут быть напечатанными. Особенно мне хотелось бы упомянуть о Бухарине, который был моим школьным товарищем. Но, конечно, если это сейчас политически неудобно, я опущу эти две страницы.
Простите за покушение на Ваше время
С глубоким уважением И. Эренбург”116.
Передать письмо Эренбург решил через помощника Хрущева В. С. Лебедева, наиболее либерального и интеллигентного из всего хрущевского окружения. С этой целью он обратился к Лебедеву с запиской: “Москва, 8 мая 1960 [года] Дорогой Владимир Семенович!
Из моего письма Никите Сергеевичу Вы увидите, в чем моя просьба. Может быть, даже ни к чему показывать ему две страницы – я думаю сейчас о его времени. Может быть, Вам удастся просто спросить его в свободную минуту, могу ли я упомянуть в моих воспоминаниях восемнадцатилетнего Бухарина (это для меня наиболее существенно).
Буду Вам бесконечно благодарен за помощь в той работе, которую считаю очень важной, а для читателей, может быть, полезной.
С искренним уважением И. Эренбург”117.
Вот рассказ о дальнейших событиях тогдашнего секретаря Эренбурга Наталии Ивановны Столяровой, записанный мной 28 февраля 1975 года: “Твардовский подсказал И. Г. получить у Хрущева разрешение на печатание кусков о Бухарине в “Люди, годы, жизнь”. Мол, разрешит, так с радостью напечатаю. И. Г. написал письмо Хрущеву и попросил меня отнести его референту Хрущева Владимиру Семеновичу Лебедеву – он теперь умер, хотя и был молод118. Не знаю, почему И. Г. сам не хотел идти119. Он попросил дать письмо прочесть Лебедеву – что он скажет.
Лебедев встал, когда я зашла в кабинет, надел пиджак – что в этих кругах не слишком-то заведено. Прочел письмо и сказал, что у Никиты Сергеевича может быть свое мнение и он его не знает, но ему кажется, что не следует этого печатать – т. к. Бухарин не реабилитирован, народ знает его как врага и вдруг прочтет, как тепло и душевно И. Г. о нем пишет, все шишки повалятся на него. В интересах душевного спокойствия И. Г. не печатать сейчас этого. Конечно, если И. Г. будет настаивать, это напечатают – ведь цензуры у нас нет, – но это не в интересах И.
Г. Лебедев встал и вдруг спросил меня: “А что вы, Наталия Ивановна, думаете об этом?” Я ответила, что вряд ли для него интересно мое мнение, но мне кажется, что надо напечатать – так было, да и события дальние – 1905 год… Прощаясь, Лебедев сказал, что письмо И. Г., разумеется, передаст Никите Сергеевичу”.
Узнав от Н. И. Столяровой об ответе весьма осведомленного в делах такого рода Лебедева, Эренбург понял бессмысленность ожидания ответа Хрущева и счел целесообразным не сообщать о предпринятой попытке Твардовскому, да ему и чисто психологически было бы трудно признаться в получении отказа, поэтому он отправил главному редактору “Нового мира” такое письмо: “17 мая 1960 [года] Дорогой Александр Трифонович.
После нашей беседы произошло в мире многое120. Я не хочу обращаться к Никите Сергеевичу теперь с частной просьбой и не хочу откладывать опубликование книги даже на месяц. Поэтому посылаю Вам начало шестой главы в новой редакции121 – этот текст бесспорно приемлем для Вас и в таком виде, как я его даю, приемлем и для меня. Этим устраняется единственное политическое препятствие.
Первую часть (август122), по-моему, нужно кончить не на восьмой главе, а на десятой – встречей с Лениным – это ровно треть всей книги, а по содержанию рубеж – вслед за ним начинается новая глава жизни123. Я буду до начала июня дома. Жду от Вас тех замечаний, о которых Вы говорили124.
Душевно Ваш И. Эренбург”125.
Поняв, что впрямую говорить о Бухарине ему не позволят, Эренбург, работая над мемуарами, тем не менее не упускал случая упомянуть Бухарина там, где он считал это важным и когда была надежда провести это через цензуру. Часто он вынужден был, не называя фамилии своего друга, ограничиться лишь его именем-отчеством, надеясь, что памятливые читатели поймут, какого именно Николая Ивановича автор имеет в виду126. Читательская почта Эренбурга подтверждает, что, в общем-то, он оказался прав, хотя, конечно, бывали и курьезы: в одном случае его поблагодарили за то, что он добрым словом помянул Н. И. Вавилова, в другом – просили подробнее рассказать о встречах с Н. И… Ежовым (письмо его несчастной дочери ошарашило Эренбурга). В читательской почте, вызванной публикацией первой книги мемуаров, Эренбург нашел и письмо, которое его растрогало: “Дорогой Илья Григорьевич!
Я хорошо представляю себе, что в связи с Вашим семидесятилетием Вы услышите много теплых слов и хороших пожеланий от Ваших друзей и благодарных читателей.
