– Я вас очень уважаю, Даниил. Я знал вашего отца, вашу мать. У вас были очень честные, порядочные родители. Поэтому… В общем, Валечку я очень люблю. И конечно, хотел, чтобы она шла по моим стопам. Но вы знаете, какая это упрямица. Она мне заявила, что хочет жить в лесу, с вами. И ничего ей больше в жизни не нужно. Впрочем, я уважаю ее мнение, которое, кстати, может перемениться. Ведь жизнь не стоит на месте. И поэтому, если она так хочет… К тому же она неважно закончила школу и вряд ли сможет осилить такую сложную науку, как медицина. В общем, Даниил, как вы решите. Я вижу, вам моя дочь нравится. Но я, знаете ли, человек старой закалки и, возможно, по нынешним временам слишком устаревших взглядов. Поэтому только если вы на ней женитесь… На другое я не согласен.

– Мне нравится ваша дочь, Андрей Леонидович, – так же откровенно ответил я ему. – Но, думаю, она еще слишком молода. И действительно, все может измениться. В общем, я ничего дурного никогда ей не сделаю и не обижу ее. А там будет видно. Ведь мы почти друг друга не знаем. Только по детству. А тогда все было по-другому. И мы были совсем другими…

Таков был наш короткий разговор с доктором. А Валька, узнав про него от отца, тут же принялась делать все, чтобы мы узнали друг друга получше. Она часто бегала ко мне. И вовсю изображала из себя хорошую хозяйку. Впрочем, она таковой и была. Жизнь вдвоем с отцом ее многому научила.

И теперь, глядя на россыпь мелких веснушек, копну лохматых волос, дешевый ситцевый сарафанчик в мелкую клетку, я почему-то невольно сравнивал ее с Лидой. И сравнение было далеко не в пользу Вальки. По сравнению с Лидой она выглядела слишком уж простовато, что ли. Хотя это было нечестно, несправедливо по отношению к ней. Валька – дитя природы, рожденное в этих полях и лесах, дитя поселка с его простенькими кирпичными домами. А природа не может быть усложненной. Природа всегда проста. И если смыть с Лиды краску, подстричь волосы, нарядить в деревенский сарафан… Она все равно останется Лидой. Потому что она из другого мира, сложного, непонятного и напыщенного. А это уже будет не в ее пользу.

Я виновато похлопал Вальку по разбитой коленке, замазанной зеленкой.

– Опять упала, Валенок? И когда ты только повзрослеешь?

Валька, не ответив, зашмыгала громко носом.

– А от тебя чем-то пахнет.

– Печеной картошкой. Мы тут с Чижиком поужинали в лесу. Пойду умоюсь. – Я привстал с места, но Валька с силой потянула меня за ветровку.

– Нет, не картошкой. Чем-то незнакомым, – она вновь зашмыгала носом. – Чем-то таким холодным, слишком красивым, почти неживым, что ли.

– Да ну тебя! – Я все же вырвался из ее цепких рук и резко встал с места, чтобы она не заметила моего смущения.

– Новый заезд в санатории, слыхал? Говорят, в этом году много молодых приехало… И все артистки. Скукотища!

– Ты о чем?

– Знаешь. Никогда не хотела быть артисткой, а все хотят. И кино никогда не любила, а все любят. Мне кажется, они все несчастные. И сейчас, ты думаешь, они от хорошей жизни сюда приехали? Я сама слышала, что у них там, в больших городах, с парнями напряженка!

– Что ты знаешь о больших городах, глупенькая?…

– Ничего, – тут же согласилась Валька. – И знать ничего не хочу. Разве можно сравнить большой город и большой лес? Если б ты знал, как я городских часто жалею. Ведь они ничего не знают, ничего не понимают. Они думают, что жизнь так и может пройти вот так, в квартирах, в машинах, в магазинах. Боже, как это все грустно!

– Грустно, – машинально повторил я за Валькой.

Пожалуй, тогда впервые в моей голове зародился некий протест. Мне вдруг захотелось попробовать жизни в квартирах, машинах и магазинах. Хотя, возможно, эта мысль возникла еще при общении с костюмершей, когда я слышал ее грустные разговоры об одиночестве в Большом городе, который она так любила. И мне тогда, как и теперь, вдруг захотелось попробовать, физически ощутить то другое, непонятное одиночество и забраковать его. И я почему-то вспомнил Лиду. Как все-таки она красива, и как не похожа ее стандартная красота ни на какую иную. Впрочем, не стандартна ли Валька? Этакий лохматый бесенок с обветренным лицом, дитя леса, который кто-то справедливо назвал раем. Но мне он почему-то раем уже не казался.

Чижик грустно смотрел на меня и не вилял хвостом. Чижик, мне кажется, догадывался, что творится в моей бунтующей душе. И я поцеловал его в рыжую морду. Мне так не хотелось его предавать.

– Давай, Даня, ужинать, – предложила Валька. – Я такую вкуснотищу состряпала! По одному французскому рецепту – называется «Селяви».

Я наотрез отказался. Я был по горло сыт – и ужином, и сегодняшним вечером. От Валькиной стряпни я отказался впервые. И она ушла, обидевшись. А я еще долго лежал напротив окна и наблюдал за мигающими яркими звездами. Ими было усыпано все небо. Их было так много, и они были так похожи, что я подумал – неужели, если кто-то наблюдает за нами с другой планеты, видит людей такими же одинаковыми и безликими? Впрочем, может, это и так…

А следующим утром мне неожиданно пришло послание от Лиды. Его принес мальчишка, сын сторожа пансионата. Мишка хитренько мне подмигнул и торжественно вручил записку. И замер в ожидании, когда я ее прочту. Подперев руки в боки, он наблюдал за моей реакцией. Мои глаза лихорадочно бегали по аккуратненьким буквам.

«Здравствуйте, лесной дикарь! Я сегодня буду загорать на озере, возле засохшего дуба. Пожалуй, вам следует пройтись мимо этого привлекательного для браконьеров местечка. Вдруг они оглушат всех золотых рыбок. Лида».

Я поднял глаза и столкнулся с лукавым взглядом Мишки. Он, видимо, уже успел выучить эту записочку наизусть, пока бежал ко мне. И похоже, собирался читать ее, как стихи, по памяти всем обитателям Сосновки.

– Ну и?… – его глаза возбужденно блестели. Мишке не терпелось узнать, как дальше будут развиваться события. Ведь событий в деревушке было так мало.

– Что – ну и? – я чуть ли не кричал на него. – Отвлекают с утра от работы! Какие-то непонятные записочки подкидывают! Что за идиотизм! Вот расскажу отцу, чем ты тут занимаешься, будешь знать, – пригрозил я Мишке для большего устрашения кулаком. Но он не испугался, продолжая нахально лыбиться. Вообще-то мы с Мишкой были хорошими друзьями, и он прекрасно знал, что я ничего никому не расскажу.

– Расскажу отцу, ей-богу, Мишка, – уже неуверенно повторил я.

Впрочем, отца Мишка боялся так же, как и меня.

– Да ладно тебе, Данилка, я сам ему все расскажу, с удовольствием!

У меня от такой неслыханной наглости перехватило дыхание.

– Ну, так будешь отвечать или нет? – Мишка сверлил меня хитрыми круглыми глазками.

– И не собираюсь! Какой-то разбалованной девице вздумалось загорать, а я-то при чем?!

– Ну, тебе виднее. К тому же она пишет, что там бывают браконьеры… Может, проверишь, а?

Это было уже издевательством. Браконьеров на озере быть не могло, потому что там ловить нечего. Рыба водилась в реке, в заповедной зоне. А этот искусственный водоем был вырыт специально для артистов, отдыхающих от славы в пансионате.

Я схватил камешек с земли и замахнулся в шутку на Мишку.

– А ну дуй отсюда!

Мишка отскочил в сторону.

– Зря не ответил! Ну ладно, Дон Жуан, пока! И все же советую.

Я несильно бросил камешек вслед Мишке.

– И не вздумай болтать всякую чушь!

– Нем, как золотая рыбка! – уже издалека раздался насмешливый голос Мишки.

Этим днем я был выбит из седла. Бессмысленно бродил по лесу, пожалуй, впервые не наслаждаясь его красотой и силой. Не слышал пения птиц, стрекота кузнечиков. Лишь машинально проверял свои владения, собирал мусор в мешки, искал поврежденные ветром деревья и кустарники, заглядывал в гнезда и норы. Мои мысли были где-то далеко-далеко, и сам я не мог понять где, и не мог за ними угнаться. Я все время сворачивал с одной тропы на другую, подальше от выхода к озеру. Тем не менее какая-то предательская тропа меня вывела именно к водоему. Впрочем, возможно, туда вывели меня мысли.