– А я говорю, что узнаю, какого черта этот платок пришит к делу об убийстве Бо! – не унимался Такер. – Пока не узнаю, не уйду!

Шериф молча занял свое место за столом, потер глаза и внезапно почувствовал себя старым и усталым. Он был сыт по горло упрямством как Гарретсонов, так и Маллоев.

– Ты мне всю голову раздолбил своим криком, – хмуро сказал он, в то время как Такер сверлил его яростным взглядом. – Ладно, будь по-твоему. В день смерти Бо я нашел эту повязку на южном пастбище Маллоя, неподалеку от старой сосны, что называется Деревом висельника. Это совсем рядом с местом преступления.

– Уже известно, кому эта тряпка принадлежит?

– Известно, – мрачно ответил шериф. – Уину Маллою.

Такер заскрежетал зубами. Перед его мысленным взором явилось окровавленное мертвое тело брата и сразу вслед за этим – Уинтроп Маллой на празднике в честь Дня независимости, со стаканом виски в руке, смеющийся и болтающий как ни в чем не бывало, словно совесть его была чиста. В эту минуту Такер отдал бы все за то, чтобы собственноручно всадить пулю меж глаз этому негодяю.

Он бросился к двери. Шериф выскочил из-за стола, кинулся вслед и ухватил его за рубашку у самого порога:

– Стой, парень! Я здесь представляю закон и требую…

Такер рванулся так, что затрещала ткань. Лицо его было искажено яростью.

– Закон, говоришь? Похоже, закона здесь нет! Скажи-ка мне, мистер законник, давно ты знаешь, чья это повязка?

– С первого же дня, – глухо ответил Гилл, отводя взгляд. – Когда я подобрал платок, сразу вспомнил, что видел такой на Уине. Для начала я решил прямо спросить его, но случай представился только в день приезда Эммы. Помнишь тот вечер, когда ты заявился в «Эхо»?

Довольно трудно было бы забыть, подумал Такер. Он помнил тот вечер по двум причинам. Во-первых, новая встреча с Эммой Маллой, после пяти лет воспоминаний о ней. Он был поражен тогда, как она переменилась. Уже с того вечера он не мог выбросить ее из головы, а после Дня независимости стало и того хуже.

Но была и вторая причина. В тот вечер он рассчитывал стать свидетелем ареста Уина Маллоя, – но ничего не вышло. Человек, застреливший его брата в спину, по-прежнему разгуливал на свободе.

– Ну и как прошла беседа? – зло усмехнулся он. – В теплой, дружеской обстановке?

– Уин сразу признался, что повязка принадлежит ему. Да погоди ты сучить руками, парень, дослушай до конца! Он не отрицает, что повязка его, но клянется, что понятия не имеет, как она попала на южное пастбище. По его словам, в то утро он не выезжал и уж тем более не стрелял никому в спину.

– А чего ты ожидал? Что он повалится тебе в ноги и во всем признается? – Такер презрительно, с ненавистью рассмеялся; смех этот был больше похож на скрип гравия. – Ты постарел и размяк, шериф. Говоришь, что представляешь закон, но ставишь дружбу превыше закона. Можешь ты, положа руку на сердце, сказать, что Маллой невиновен? Нет, не можешь! Ты хочешь верить в это, но в душе знаешь, что ошибаешься.

– А вот это не так, парень! Если бы нашелся человек, который видел все своими глазами, тогда другое дело. А так любой мог застрелить Бо и подбросить повязку, чтобы подозрение пало на хозяина ранчо, где совершено преступление. Достаточно того, что это случилось на землях Маллоев, чтобы предположить, что он – убийца, из-за вашей чертовой вражды.

– Он и есть убийца, кто же еще? У Бо не было врагов, кроме него. Все это знают, и ты тоже, шериф!

Последовало короткое молчание.

– Я делаю все, что могу, чтобы раскрыть это преступление, – наконец сказал Гилл. – Очень может быть, что вскоре Маллой окажется за решеткой. Устраивает тебя это?

– Нет! Меня устроит, если он будет арестован немедленно!

Лицо шерифа окаменело.

– А теперь выслушай меня, парень, выслушай и запомни. Никто в долине – ни ты, ни твой отец – не будет командовать мной и диктовать свои условия. Я ношу звезду шерифа, и я решаю, кого арестовать и когда. Когда появятся неопровержимые улики, арест будет произведен, а дело передано в суд.

– Тогда Маллой, вероятно, подкупит судью, – мрачно бросил Такер и вышел, не дожидаясь ответа.

Он с ходу пустил лошадь в галоп и нахлестывал всю дорогу до «Кленов», не находя выхода ярости, клокотавшей в груди. На ранчо он немедленно присоединился к другим ковбоям и работал, стиснув зубы, до самого вечера. От обеда он отказался и не ушел домой до тех пор, пока наступившие сумерки не положили конец его занятию. Он был измучен до предела, но, оставшись наедине с отцом за ужином, ни словом не обмолвился о том, что узнал в этот день.

А что еще ему оставалось? Скажи он хоть слово про желтую повязку, отец наверняка придет в не меньшую ярость и кинется к шерифу за объяснениями, а то и попросту пристрелит Уина Маллоя. Как одно, так и другое могло закончиться для него плачевно. Каждое новое потрясение способно убить старика, особенно в эти жаркие, душные дни.

Поэтому Такер промолчал. Он решил дать шерифу еще несколько дней. А потом…

Если ничего не будет сделано, он возьмет правосудие в свои руки.

Шорти Браун круто осадил лошадь у самых ступеней, подняв клуб пыли. Ред Петерсон последовал его примеру.

– Хозяин! – крикнул первый из ковбоев, привставая на стременах, чтобы заглянуть в раскрытое окно. – Беда, хозяин! Скорее!

Уин Маллой наслаждался утренним кофе и сигарой. Он, Эмма и Дерек были заняты оживленной беседой. Отец и дочь вскочили.

– Теперь еще что? – отрывисто спросил Уин, ни к кому конкретно не обращаясь, и зашагал к двери.

Эмма с забившимся сердцем бросилась на веранду, забыв о Дереке. Тот, аккуратно потушив свою сигару, последовал за ней.

– Скот отравлен! – взахлеб рассказывали Шорти и Ред. – Голов пятьдесят валяются дохлые на нижнем пастбище, еще десять вот-вот свалятся!

– На сей раз эти негодяи зашли чересчур далеко! – процедил Маллой, поворачивая к конюшне. – Что ж, мерзавцы, хотите войны – вы ее получите, клянусь Богом!

– Я могу помочь, папа? – крикнула вслед Эмма, у которой мороз пробежал по коже от этих слов.

– Только тем, что не станешь вмешиваться. Займи мистера Карлтона. Прости, дорогая, но это будет мерзко, по-настоящему мерзко, и мне совсем не хочется, чтобы ты была свидетелем. Они еще пожалеют, что развязали войну. Мы им воздадим сторицей!

Он ушел, а Эмма осталась стоять, глядя вслед. Ей было плохо, пожалуй, как никогда. Отравить скот соседа на Западе было все равно что официально объявить ему войну. Открытую войну с кровопролитием и жертвами. Девушка слышала про такое, но не чаяла оказаться в центре подобных событий.

Внезапно перед ней возник образ Такера, и ноги подкосились. Эмма рухнула в ближайшее плетеное кресло, оледенев от страха. Не страха перед ним. Страха за него.

Такер!

Все то время, что прошло со Дня независимости, она только и делала, что боролась с мыслями о нем. В тот вечер она поняла, что не зря берегла в душе воспоминания о прошлом, что в них не было ни капли самообмана. Объятия и поцелуи Такера перевернули все с ног на голову, заставили ее забыть не только про Дерека, но и про саму кровную вражду. Ее система ценностей рухнула, привычные понятия смешались.

Зато теперь она знала, что существует истинная близость, отчаянное и яростное слияние тел и душ, возможное, должно быть, лишь однажды в жизни, лишь с одним мужчиной…

– Лично я, – послышался голос Дерека, возвращая ее к действительности, – предпочитаю более цивилизованные методы конкуренции. Я имею в виду те, что приняты в финансовых кругах Филадельфии. Они по-своему жестоки, но исключают кровопролитие.

– Господи, Дерек! Замолчи! – воскликнула Эмма. Она была сыта по горло бесконечной критикой жизни на Западе. Дерек уставился на нее с удивлением. Не замечая этого, девушка побежала на конюшню. Оставаться в стороне и мучиться неопределенностью было не в ее характере.

Спустя некоторое время она смотрела с седла на раздутые трупы животных у реки.