«Здравствуйте, моя дорогая жена Анна и любимая дочь Лена!

Пишет вам ваш муж и отец с фронта. У нас все идет как положено. Бьем врага.

Сейчас мы в тылу на отдыхе, а на днях попал наш взвод в тяжелое положение, но выручил один товарищ. Вот как это было.

В разгар боя вражеский танк прорвался в район нашего подразделения и яростно надвигался на нас. Мы залегли. Отступать было нельзя: до лесочка ровная, легко простреливаемая местность, слева — болото. Танк приближался. Мы вели огонь. Уже было видно, как летят красные комья глины из-под гусениц. Вдруг со стороны болота тоже раздались выстрелы. Пули щелкали и отскакивали, как бы дразня мокрое стальное чудовище. Башня танка повернулась в сторону болота и исторгла из ствола сноп пламени. Но смельчаки продолжали вести с фланга огонь по танку. Пулеметные очереди стальной громады срезали верхушки камыша, но, по-видимому, не причинили никакого вреда. Обозленные фашисты развернули танк и направили его в строну выстрелов. И вот его гусеницы начинают шлепать по травянистому лугу с кочками. Но пулемет из болота все бил и бил по танку, и винтовочные выстрелы щелкали по мокрым блестящим стальным бокам. И вдруг танк стал погружаться в землю. То, что издали казалось зеленым лугом, на самом деле было… трясиной. Крышка люка приоткрылась, захлопнулась, потом опять приподнялась. Танк дернулся назад. Но было поздно! Огромная машина стала погружаться все быстрее и быстрее. Еще мгновенье — и она исчезла! Фонтан брызг! Закачались кочки, камыши, осока…

Стрельба прекратилась. Стало тихо-тихо. В серо-белой мути нельзя было определить, который час.

Бойцы собрались около раненого командира и посматривали на болото, откуда не раздавалось больше ни звука.

Пора было решать, как лучше пробраться к своим. Командир расстелил карту. Почти вся она была закрашена зеленым цветом с тоненькими горизонтальными голубыми черточками — болото! Ловко заманил в него кто-то танк. Справа виднелось шоссе, но оно уже занято фашистами.

Вдруг раздался свист. Сверху мы увидели, как раздвигаются и вновь смыкаются высокие камыши и осока, рисуя чей-то извилистый путь.

— Кто идет?

— Свой… — Усталый голос звучит буднично и серо. Несмотря на военную шинель и винтовку, у незнакомца сугубо штатский вид. Пилотка от воды потеряла форму, очки все время сползают. Полы шинели заткнуты за пояс.

— Помогите Расулу, он ранен.

— Вас только двое?

— Да.

Солдаты спустились в камыши и вскоре поднялись на косогор, поддерживая низенького солдата. На его когда-то смуглом, а теперь очень бледном лице резко обозначились дуги черных бровей. Потрескавшиеся губы шептали:

— Зачем много воды? Сверху, снизу… У нас нет воды, каждая капля дорога, вода, вода…

Наутро отряд двинулся по болоту. Впереди шел Сутулый, как его прозвали. Он шагал в подогнутой шинели легко и неслышно. За ним гуськом тянулись солдаты. Раненых несли на носилках. Иногда наш проводник срывал травинку или лист и снова уверенно шагал по болоту, мягко перепрыгивая с кочки на кочку, прикладом раздвигал высокую осоку. Как хороший лоцман, этот неизвестный человек вел нас по болоту, обозначенному на карте как непроходимое.

Изредка по цепочке передавалось:

— След в след, не ступать в сторону, не отставать, след в след…

Иногда мелькал огонек, и умело скрученная цигарка из газеты, случайно уцелевшей от всепоглощающей сырости, передавалась из рук в руки, из рукава в рукав. Синий дымок, мимолетная красная вспышка, запах махорки и снова:

— След в след, не отступать…

Так и спас нас человек, знающий болота. И ушел искать свою часть. А был он из наших белорусских мест. Звали его — Алексей Белогорский.

Не беспокойтесь за меня, мои родные. Пишите чаще письма. Целую и обнимаю вас крепко. Ваш муж и отец

Иван Соловьев».