— Так прячется он днём, — объяснил старшина очевидное, — он, хоть и нежить, но не дурак. Не найдём мы его сейчас, нет. Так что пойду я, наверное, Данило, дел у меня невпроворот, а к вечеру возвернусь, да и пройдёмся с тобой до лесу, посмотрим да поищем, никуда он от нас не денется. А можно и отложить, не к спеху оно, ты же сейчас с каждым днём силы набираться будешь, тебе через неделю, может, будет это умертвие на один зуб!

— Странно, — удивился я, — утром ты спешил, а сейчас уже не к спеху.

— А сейчас мы его одолели! — радостно показал лапой Тимофеич на висящую авоську, — если б ты знал, князь, сколько он мне крови выпил! Так что пойду я жизни радоваться, новым взглядом на хозяйство своё посмотрю! Отдохну от этой пакости! А то ишь ты, придумал тоже — депрессия, говорит, у него! И где только слов таких нахватался!

— Нет у него депрессии, — посмотрел я на Никанора и прислушался к своим ощущениям, ведь сейчас, после наложения печати, эмоции его были мне слышны. — Алкаш он запойный, и слава богу. Была бы у него настоящая депрессия, Тимофеич, то кончилось бы всё уже лет двадцать назад, если не раньше.

— Как так? — изумился старшина и посмотрел на Никанора с большим подозрением, — не по-настоящему горевал, что ли? А чего ж тогда?

— По-настоящему, — поспешил защитить дядьку я, потому что подозрительность в глазах Тимофеича стала меняться на гнев пополам с презрением. — Просто психика у него устойчивая, здоров он, как бык, на голову здоров. Чего, как говорится, и нам желает.

— А-а, — с облегчением протянул старшина, — а я-то уж подумал… Ну ладно, пойду, если что — вызывай, предстану моментально!

— Бывай, — Тимофеич поклонился и исчез, а я повернулся к Федьке, — так, теперь с тобой. Давай договоримся сразу: если спросить чего хочешь, то не мнись, как сейчас, а задавай вопрос в лоб, хорошо? Или, к примеру, пожелания какие-то возникли, рекомендации там — не затягивай с ними, не бойся меня, я нормальный. Мне самому так легче будет, понял? Так что бросай стесняться, мы теперь одна семья.

— Понял, — обрадованно выдохнул Федька, — а вот ты говорил давеча, что не будет у нас собаки, это почему? А кота можно? Мы, домовые, на котах потому что ездим, положено нам так!

— Собаки не будет, — и я сел в кресло, нужно было налаживать с домовым отношения, так что почему бы немного и не поболтать, — к сожалению. И не будет её именно из-за, кхм, моего кота. Его сейчас нет, он позже придёт, я вас познакомлю. Не знаю, правда, сумеешь ли ты его объездить, я попрошу его, конечно, уважить традицию, но не знаю, не знаю.

— Это такой здоровый кот у тебя? — Федька даже запрыгал на месте от восторга, — дикий, наверное? Или камышовый? А то, может, лесной или манул? Это ж ни у кого такого нет! У Тимофеича только, он на курильском боб-тейле катается, и наши все ему завидуют! А он ездит себе этак не спеша, хозяйским взглядом всё осматривает, очень солидно получается!

— Типа того, — кивнул я, — лесной, да. Как придёт — ты к нему не лезь, понял? Очень уж он здоровый и очень уж своевольный.

— Так кастрировать надо! — и Федька взмахнул кулачком, — многим котам, хозяин, это только на пользу! Они тогда сразу дома сидеть начинают, толстеть и мурлыкать, уют создавать! Для уюта, хозяин, такой кот самое оно!

— Ты только при нём такое не ляпни, — я даже поперхнулся, против воли представив себе процесс, — он у меня волшебный, слова понимает. Плохо, но понимает.

— Да ладно! — восхитился Федька, — волшебный! Ну, теперь заживём! А я его гладить буду! И молочко наливать!

— Заживём, да, — согласился я. — Ещё что? Пожелания, говорю, рекомендации, если есть, вываливай всё, не стесняйся.

— Посуды нет, — вздохнул Федька, — запасов нет. Ничего нет. В магазин надо. А деньги-то у тебя есть ли?

— Деньги есть, — заверил я его, — а в магазин да, надо. Прямо сейчас, наверное, и пойду. А то, смешно сказать, но подштанников ведь даже сменных нет, всё покупать нужно, всё абсолютно.

— Тогда, — затараторил Федька, — кружки, чай пить! Чайник, чай заваривать! Прямо в стакане только кофе можно! Ложки, тарелки! Кастрюлю, нет, две, нет, три! Разные, да с крышками! И сковороды две, большую и маленькую! И сотейник, и сахарницу! И стол, и стулья! И…

— Стоп, — прервал его я, — хорошо бы, но не получится. Этак ведь придётся туда на машине ехать, а у меня всего две руки. Так что пойду и куплю на что глаз упадёт, необходимое самое, раза два схожу сегодня, наверное, а там посмотрим. Тебе лично чего-нибудь надо?

И удивлённый Федька сначала отрицательно помотал головой, но потом, вспомнив что-то и решившись, выпалил:

— Сахарницу надо! Большую такую! Красивую! Она одна там такая! Я видел! Для уюта! Купи, хозяин!

— Сахарницу? — удивился я, — ну, ладно. А почему именно её? И подожди тараторить, вот я сейчас одеваться пойду, ты давай следом, по пути расскажешь.

— Сахарница! — подтвердил Федька, увязавшись за мной, — Уют же! Меня, когда дом опустел, магазинные пустили к себе пожить, под крылечком-то! А ночью в гости я к ним ходил, помогал по возможности! А они мне всё хозяйство своё показывали да хвастались! И она там стояла на полке, как белый лебедь на пруду посреди мелочи водоплавающей! Пластмассовая, большая, яркая! А самое главное — душа у неё есть, добрая да хорошая! Вся остальная утварь мёртвая да бездушная, она одна не такая! Но никто её не берёт и от того тоскует она! Купи, хозяин, купи мне её — а я в ней жить буду!

— Чего? — даже поперхнулся я, — жить? Тебе места, что ли, мало?

— Жить! — подтвердил Федька, — ты не понимаешь! Поставишь её в место тихое да укромное, только сахар в неё не сыпь и в руки брать никому не позволяй, не показывай даже, и мы с ней вместе по дому будем уют распространять! А ежели уехать куда надо будет, то возьми её с собой, и я в ней буду, не хочу я больше пустодомкой оставаться, не хочу, чтобы меня бросали! Ведь с тобой, хозяин, если только сумею я, если хватит у меня усердия, ведь я могу, когда-нибудь, не сейчас, могу дядькой стать, как Никанор! Если позволишь!

— Да ты у нас карьерист, оказывается, — улыбнулся я предельно серьёзному Федьке и щёлкнул его по носу, — ну да ладно, если тебе больше ничего не нужно, то куплю.

— Подождёт остальное-то! — уверил меня Федька, — остального-то там, в лавке-то, навалом! А она одна! Поспеши, хозяин! А то ведь все домовые на неё облизываются, сахарницы свои даже бьют, да хорошие! Чтобы, значит, им её купили на замену! Но не получается, у Тимофеича даже не получается! Не любят люди пластмассовое-то! Не зрят в корень!

— Хорошо, — успокоил его я, — запомнил. Сахарница пластмассовая, самая большая, для Федьки, одна штука. И я пойду, а ты всё-таки за Никанором посматривай, ладно? Бежать надумает — не лезь, ну его к чёрту, понял?

— Понял! — кивнул обрадованный домовой, — ну его, дурака, если счастья своего не понимает! Только ты вернись уж быстрее, хозяин, да с сахарницей! Уведут же, как есть уведут!

И я пошёл, провожаемый взволнованным донельзя взглядом Федьки, что тут же залез на крышу, на конёк самый, и принялся оттуда сверлить мне глазами спину, никто и никогда так меня ещё не ждал, а потому я прибавил ходу, чем чёрт не шутит, вдруг уведут перед самым носом, что тогда? Вроде мелочь, но разочаровывать домового и смотреть ему потом в печальные, всё понимающие собачьи глаза не хотелось бы.

Да и так километра два идти придётся, если не два с половиной, да не по самой лучшей дороге, и убивать час времени только на сходить туда-сюда не было особого желания, у меня же дел невпроворот.

И я припустил быстрым шагом, делая приветливое лицо всем встречным-поперечным, и вот уже в скором времени оказался на площади у конечной остановки автобуса.

Народу тут, несмотря на уже обеденное время, было навалом. Торговали всем подряд с железных торговых рядов, и крутились там люди, но я туда не пошёл, а направился я в самый здоровый магазинчик с гордой вывеской «Суперминимаркет», справа и слева к которому прилепились магазины поменьше, они уже вообще больше на раскормленные ларьки смахивали.