* * *

Рассказ о дедушке хранится в каждой семье.

– Вот мы с вами катаемся – слабое, изнеженное поколение. А мой дедушка, я его еще помню (тут рассказчик краснеет, очевидно от мороза), простой был крепостной мужик и в самую стужу, так, знаете, градусов шестьдесят четыре, ходил в лес по дрова в одном люстриновом пиджачке и галстуке. Каково? Не правда ли, бодрый старик?

– Это интересно. Вот и у меня, так сказать, совпадение. Дедушка мой был большущий оригинал. Мороз этак градусов под семьдесят, все живое прячется в свои норы, а мой старик в одних полосатых трусиках ходит с топором на речку купаться. Вырубит себе прорубь, окунется – и домой. И еще говорит, что ему жарко, душно.

Здесь второй рассказчик багровеет, как видно от выпитого чаю.

* * *

Собеседники осторожно некоторое время смотрят друг на друга и, убедившись, что возражений против мифического дедушки не последует, начинают взапуски врать о том, как их предки ломали пальцами рубли, ели стекло и женились на молоденьких, имея за плечами – ну как вы думаете, сколько? – сто тридцать два года. Каких только скрытых черт не обнаруживает в людях мороз!

* * *

– Пятьдесят два. По Реомюру.

Хозяину, конечно, хочется сказать: «Что ж ты в такой мороз шляешься по гостям? Сидел бы себе дома», – но вместо этого он неожиданно для самого себя говорит:

– Что вы, Павел Федорович, гораздо больше. Днем было пятьдесят четыре, а сейчас безусловно холоднее.

Здесь раздается звонок, и с улицы вваливается новая фигура. Фигура еще из коридора радостно кричит:

– Шестьдесят, шестьдесят! Ну, нечем дышать, совершенно нечем.

И все трое отлично знают, что вовсе не шестьдесят, и не пятьдесят четыре, и не пятьдесят два, и даже не тридцать пять, а тридцать три, и не по Реомюру, а по Цельсию, но удержаться от преувеличения невозможно. Простим им эту маленькую слабость. Пусть врут на здоровье. Может быть, им от этого сделается теплее.

Омар Хайям

1048–1131

Переводы Марка Ватагина

* * *

Кто Богом избран, кто постиг премудрость книг,

И даже, кажется, в загадки звёзд проник,

Стоит, растерян, изумлён и полон страха,

Как небо, сгорбился и головой поник.

* * *

Кто молод и кто стар – всем суждено уйти,

Уйти в небытие, другого нет пути,

Здесь навсегда никто, никто не оставался —

И всем, идущим вслед, дано одно – уйти.

* * *

Господь, Ты тело дал и разум дал,

а мне что делать?

И шерсть мою, и ткань мою соткал,

а мне что делать?

И всё добро и зло, что совершить придётся,

Заранее предначертал, а мне что делать?

* * *

Цель и венец Его творенья – мы,

Вершина мысли, миг прозренья – мы.

Круг мирозданья – драгоценный перстень,

В нём лучший камень, без сомненья, – мы!

* * *

Те, что проникли в таинства земли

И всех учёных за собой вели, —

Не выбрались из этой тёмной ночи,

Наговорили сказок и ушли.

* * *

Так быстро нас до края довели! Как жаль!

И в чаше неба вскоре истолкли, как жаль!

Мы и моргнуть-то даже не успели —

И цели не достигнув, мы ушли, как жаль!

* * *

Хотя лицо моё красиво, как тюльпан,

И, будто кипарис, мой строен стан,

Всё ж не пойму, зачем Художником предвечным

В любимом цветнике мне этот образ дан?

* * *

Поскольку хлеб наш Небом предопределён,

Не станет меньше он, не станет больше он.

Ты не печалься, друг, о том, что не досталось, —

Сумей отринуть то, чем ты обременён.

* * *

Вращается холодный небосвод.

И нет друзей. Подумай, кто придёт?

Смотреть назад или вперёд – не надо!

Довольно и сегодняшних забот.

* * *

Когда скрижаль судьбы познал бы я,

Её своей рукой переписал бы я:

Печаль и горечь со страниц изгнал бы

И головою до небес достал бы я!

* * *

Людские души в наше время – мрак.

Друзьям не доверяй, коль не дурак.

А на того, кого считал опорой, —

Разумно посмотри – да он твой враг!

* * *

Несведущий в делах вселенной – ты ничто.

Несведущий и в жизни бренной – ты ничто.

Две бездны с двух сторон твоей тропы зияют —

Кто б ни был ты, но, несомненно, – ты ничто.

* * *

Наш караван-сарай, создание Творца,

Где день бежит за ночью, и бегу нет конца, —

Остатки от пиров весёлых ста Джамшидов,

Могилы ста Бахрамов, – вращение кольца.

* * *

О, было б место где-нибудь такое,

Куда бы устремиться для покоя!

О, если б через тысячу веков

Из-под земли взойти, хотя б травою…