Но фарс превратился в трагедию. Клитумна в гневе разбила об пол драгоценный бокал александрийского стекла и бросилась выцарапывать Сулле глаза. Никополис устремилась ей на помощь, размахивая кувшином вина. Ревнивый Скилакс принялся лупить Метробия котурном. Кругом образовалась толпа любопытных насмешников. Сулла, по счастью, не был пьян и ловко справился с нападавшими: Скилаксу он сразу подбил глаз – синяк мгновенно вспух под толстым слоем грима; Диану уколол в голые ноги ее же стрелами, а Клитумну бросил себе на колено и шлепал по голому заду, пока тот из синего не стал черным. Потом он нежно и благодарно поцеловал мальчика и отправился спать, мрачный и злой.

Теперь, в первое утро нового года, Сулла осознал происшедшее. Это был не фарс и не комедия даже, а трагедия, какой не написал бы и Софокл, любивший изображать причуды богов и людей. Сегодня ему, Сулле, исполнялось ровно тридцать лет.

Женщины подле него продолжали визжать и браниться. Он вдруг посмотрел на них, как поглядела бы его горгона Медуза, – холодно и горько, больными злыми глазами. Обе тут же притихли, как бы и впрямь окаменели. И пока он надевал свежую белую тунику, пока раб драпировал на нем тогу, которую он носил редко, разве только в театр, женщины сидели статуями. И только когда он вышел, они, вздохнув, оттаяли, переглянулись и заплакали горько. Печалило их и страшило нечто увиденное в глазах Суллы, но ими непонятое.

Эта горькая и неясная истина заключалась в том, что все свои тридцать лет Луций Корнелий Сулла прожил лжецом среди сплошного моря лжи. И этот лживый мир – мир пьяниц и нищих, актеров и шлюх, мошенников и вольноотпущенников – не являлся миром самого Суллы.

В Риме много людей с именем Корнелий. Но в большинстве случаев это имя означало, что отец, дед или кто-то из их рода много поколений назад были рабами или крестьянами Корнелиев. Сами Корнелии – высокорожденные патриции – давали им свободу в честь памятного события, свадьбы, дня рождения, похорон или за деньги. А в придачу к свободе – и родовое имя Корнелиев. Отпущенники в благодарность за вольную и гражданство делались клиентами патрициев.

Кроме Клитумны и Никополис, все кругом думали, что он – Луций Корнелий Сулла – и есть потомственный Корнелиев клиент из бывших рабов или крестьян. Да и внешность у него была необычная, варварская, скорее раба, чем крестьянина. Все знали о нобилях Корнелии Сципионе, Корнелии Лентуле и Корнелии Меруле. Но знал ли кто о патриции Корнелии Сулле? Что это за прозвище такое – Сулла? Что оно вообще обозначает?

Но как бы то ни было, Луций Корнелий Сулла, по строгому цензу относившийся к разряду capite censi – римлян без имущества, являлся патрицием. Сыном патриция, внуком патриция и так далее. Вообще, род его был древнее самого Рима. И происхождение предоставляло ему все права на восхождение по пути чести, cursus honorum, к блеску и власти и титулу консула.

Трагедия заключалась в том, что Сулла был беден: отец его оказался не способен обеспечить сыну более или менее сносное будущее, что и низвергло Суллу в самые низы римского общества. Все, что досталось ему в наследство, – это гражданство. Сулла не мог претендовать на пурпурную полосу на правом плече туники – ни на широкую, как у сенаторов, ни на узкую, как у всадников. Знакомым своим он иногда говорил, что принадлежит к роду Корнелиев, но те лишь посмеивались, не веря. И как же верить бахвалу, если сельские Корнелии – один из четырех старейших из тридцати пяти римских родов? Потомок тех Корнелиев не мог оказаться в числе граждан capite censi!

Сегодня, в день своего тридцатилетия, Сулла мог бы войти в сенат с одобрения цензоров как избранный квестор или даже просто по праву рождения.

Однако вместо этого быть ему до конца дней жеребцом при двух вздорных бабенках. Лик Фортуны не озарит его пути. Не будет ему случая востребовать родовые привилегии. Наступивший год – год цензоров. Стоит ли ему выйти пред их трибуналом на Форум? Докажет ли он, что его владения приносят ему миллион сестерциев ежегодно? Это сенаторский минимум. А узкая полоса стоит четыреста тысяч – это минимум всадника. Так ведь нет у него собственности. Его доходы не превышают десяти тысяч сестерциев в год! Он абсолютно нищ. В Риме считали нищим того, кто не мог содержать хотя бы одного раба. А он, патриций из рода Корнелиев, сам сейчас живет на содержании у женщин.

Покинув отца и мачеху, он жил в инсуле на Эсквилине и работал. Работал грузчиком в порту, за Деревянным мостом. Таскал пшеницу, кувшины с вином… Сам содержал себя и своего раба, не позволяя себе опуститься до конца. Так он взрослел, рос и креп, и уязвленная гордость крепла в нем, ширилась боль унижения. Постоянной работы он позволить себе не мог: когда человек только подрабатывает то здесь, то там, к нему не лезут с расспросами. Но если он работает каждый день на одном месте, начинают любопытствовать.

Сулла не мог выучиться писать, чтобы стать секретарем или библиотекарем. Даже в армию не мог он поступить – не позволяли средства. Ни разу в жизни не держал Сулла в руках копья или меча, не седлал коня, хотя и пристало человеку его крови служить. Даже учения и тренировки на Вилла Публика на Марсовом поле и те были закрыты для него. Для него – патриция из рода Корнелиев!

Может быть, стоило бы восстановить отношения с другими патрициями Корнелиями и просить помощи у них? Хорошие деньги в долг поправили бы его дела. Но гордость, позволявшая Сулле быть трутнем при женщине, мешала просить. Тем более что Суллы отдалились от прочих Корнелиев – одна только эта дистанция сделает родственников недоверчивыми. В долг ему не дадут. Лучше оставаться никем, чем стонать под патроном, отрабатывая щедрую ссуду. Все-таки он – патриций из рода Корнелиев!

Рывком распахивая двери мачехиного дома, он не думал ни о чем определенном. Просто хотел подышать свежим воздухом, прогулять свою тоску.

Клитумна избрала своеобразное место для проживания, учитывая свое происхождение: улицу, населенную удачливыми адвокатами, рядовыми сенаторами и всадниками среднего пошиба. С нижней части Гермала – северо-западного склона Палатинского холма – не открывалось красивых видов, но дом удобно близок к политическим и деловым центрам города – Форуму, окружающим его базиликам, лавочкам и колоннадам. Клитумне нравилась эта укромность, ей хотелось скрыть уклад своей жизни от чужих глаз. Ее дому далеко до публичных домов Субуры, однако шумные вечеринки и подозрительные друзья многократно бывали причиной для делегаций гневных соседей, жаждущих покоя и тишины. С одной стороны жил чрезвычайно преуспевающий банкир Тит Помпоний. С другой – находился дом Гая Юлия Цезаря, сенатора.

Они не знали очень многого. Этому помогала (или препятствовала – как посмотреть) планировка дома Клитумны – он смотрел внутрь. Наружу выходила стена без окон. Перистильный садик внутри полностью скрывал окружавшие его комнаты от соседей. Впрочем, подозрительные вечеринки Клитумны время от времени выплескивались из гостиной в этот самый садик. Крики и громкое пение разносились далеко за пределы участка, что делало Клитумну главным нарушителем спокойствия в квартале.

Сумерки рассеялись. Перед собою Сулла увидел женщин Гая Юлия Цезаря – они бодро шагали в зимней обуви на высокой пробковой подошве. Сладкие маленькие ножки не касались мусора и слякоти.

«Должно быть, идут глазеть на церемонию посвящения», – предположил Сулла, замедляя шаги. Почтительно, с бескорыстным, но острым вниманием он рассматривал задрапированные тела – он осознавал себя мужчиной, чьи сексуальные импульсы могучи и охватывают всех.

Вот Марция, дочь Марция – строителя акведука. Ей чуть больше сорока. Ну ладно, сорок пять. Стройная, ухоженная матрона с каштановыми волосами, она сохранила свою красоту. Но все же не могла бы даже соперничать с дочерьми. Истинные Юлии – хорошенькие, светловолосые обе. Хотя, будь Сулла богачом, лавры преподнес бы младшенькой. Время от времени он видел, как они ходили за покупками, и заметил, что их кошельки так же тонки, как и их тела. Сенаторский пост позволял этой семье только одеться и поесть. Всадник и торгаш Тит Помпоний, другой сосед Клитумны, был гораздо богаче.