Сохрани я, попущением вечной вала Эстэ, перильстатику — меня, верно, вытошнило бы прямо на камень, поверх которого лежит все, что осталось от моего бессмертного организма.

— Кто — дышит? — Удивился один из мне невидимых. — Остроухий?

— Да щас, — вознегодовал второй из тех, первых. — Гвоздь в башке, прямо в темя, строго по инкс… искн. Интсрукции! Во, торчит!

И верно, гвоздь. Видимо, поэтому голова моя лежит так неправильно — упирается скуловой костью и тем самым гвоздем — вместо того, чтобы откатиться назад, как всякий, увы, бесполезный круглый предмет.

— А, Димон-то… Отходит он. Уже и не дышит почти, в натуре, — вновь послышался самый первый голос.

— Не знал, что Носка так зовут, — удивился зримый негодяй. — Считай, звали.

Еще бы он что-то знал. Такие, кажется, имя отца-то узнают от матери только на смертном одре последней!

— С другой стороны, — продолжал гадко радоваться толстяк, — бабло дали на четверых, и делить надо было на четверых. Теперь троим больше достанется, верно я говорю, братва?

— Слышь, Пузырь, не гони, а? — послышалось извне. Тут я определился: первый голос звучал с левой стороны, поэтому он будет Сено. — Носкову долю надо бы бабе егойной закинуть. Ну, хоть часть. Еще трое детей же, пусть они и снага…

— Бля буду, пошутил я, — как говорят атани, «фраер сдал назад». — От нервов. Сам огорчился, знаешь как? Куда вы его дели, Носка, в смысле?

Я вспомнил этого Носка: тощего немытого снага я красиво поразил клинком — несколько раз.

Мне не дали завершить последний разрез, иначе явилась бы в образе хулигана красота, недоступная при его никчемной жизни: раскрылся бы торс его карминным узором «Орел, летящий по воле Манве Сулимо, узрел козу на горном склоне, и канул вниз, чая ту изловить». Не вышло, помешали: вместо дивной красоты получилось несколько порезов, ни один из которых ублюдка даже не убил до конца.

— К лепиле, куда же еще? Там и отходит, — отозвался тот, что был справа, то есть — Солома.

Сено, Солома, Пузырь… В какой же негодящей компании мне предстоит провести первое время посмертия!

— Давайте тогда по делу, — Пузырь стал серьезен, и даже заговорил иначе: не так противно, как до того.

В поле моего меркнущего зрения появилась аспидная доска. Почти такая, только дороже, стояла в зале постижения — современным языком говоря, классной комнате, в каковой я — и другие дети приличествующего положения — превосходили самую суть наук.

Противно заскрипел мел.

— Получается, этот — четвертый. Из шести, — поделился толстяк.

Сено и Солома ничего не ответили.

— Гоблин, снага, урук, — на доске появились три кружка, размещенные как бы по углам пятиугольника. — Эльф, — к тем трем добавился четвертый кружок.

Символ, вышедший из-под корявых пальцев Пузыря, совсем не был похож на перворожденного! Останься у меня чувство прекрасного — о, как бы оно сейчас страдало! Утешало меня теперь только то, что четвертый кружок был больше похож на овал, а значит — отличался от прочих некоей утонченностью формы.

— Остался еще тролль. И человек, — напомнил, кажется, сам себе толстый разбойник. — Только это все зря.

— Как — зря? — возмутился Солома. — Одного бабла только…

Я был возмущен не менее! Смерть перворожденного — беда сама по себе, если же та еще и пропала впустую…

— А вот, гляди, — ответил Пузырь. — Сундук.

— В курсах, — согласился Солома, — что сундук. Он пустой, так-то.

— Дело не в том, что внутри, — толстый разбойник постучал по предмету, мне невидимому: тот отозвался деревянно. — На крышке, камушки, ну?

Послышались шаги — Сено обходил мой посмертный постамент по широкой дуге, глупо подволакивая ногу.

— Буба, не тупи! — потребовал хромоногий у тугодумного. — Этот, как его… Ну… Ризананс! Нет его!

Из дальнейшего объяснения, путанного и косноязычного настолько, что мне, даже мертвому, приводить то нет ни сил, ни желания, следовало вот что.

Все, что творили разбойники, укладывалось в некую систему, в основе которой был… Коммерческий заказ. Неведомый подлец, верно — колдун, уплатил дуракам денег в сумме немыслимо великой: я не стану той даже называть, чтобы не прослыть лгуном еще и в посмертии.

Жертв должно быть всего шесть. Оставлю на полях новое свое возмущение: неведомый колдун посчитал равноценной жизни и грязных гоблинов, и тупых снага, и уруков… И перворожденного!

Еще — тролль и человек. Это даже немного утешало: почти приятно осознавать, что зачинатель сгубившего тебя плана, как минимум, умеет считать и владеет основами умозрительного объемомерия!

Жертва годится не всякая: прежде, чем планировать убийство («казнь», как заявил самодовольно Пузырь), требуется провести сложные расчеты… Каковые оказались недоступны недоразвитым существам — ни одному из них!

Сундук, который так и остался для меня невидим, снабжен шестью камнями, встроенными, как я услышал, в крышку: после принесения верной жертвы, очередной камень станет светиться, засияют все — в сундуке окажется некий свиток…

— Пузырь, погодь! — перебил подельника Сено. — Какой еще, нах, свиток? Бабло же!

— Какое бабло? Сундук-то — маленький! — возразил толстый разбойник. — Ну, тысяча монет. Ну, полторы… Ради этого, в натуре?

— Да, ты чо, — удивился Солома. — Свиток же. Развернем, там карта. На карте точка. В точке нычка.

— В нычке монеты. Много монет! — многозначительно закатил глаза Пузырь. — Деньги нам, заказчику — кольцо. Одно!

Мне, даже мертвому, занехорошело. Когда кому-то очень нужно кольцо, причем или одно, или… Единое?

Бандитов, однако, аналогия не смутила: вернее всего, они даже не сумели той постичь.

— И не горят, — уныло заключил Сено, — камушки.

— Не, — согласился Пузырь.

— Все по-новой? Гоблин, снага…

— Не сразу. Даже если, — разбойник напрягся, явно вспоминая чьи-то чужие слова — «что-то пошло не так», надо, типа, довести дело до конца, и начать сначала. Иначе не сработает.

Трое постояли, посмотрели, подумали — если этим правильным словом можно назвать то, что творилось внутри гладких долей под низкими лбами.

— Может, тогда и ну его? — вдруг предложил Солома. — Бабки-то уплачены…

— Есть такое. Три тыщи, — согласился Пузырь. — Только в нычке, там — тыщ сто. И кольцо еще. Поэтому будем делать дело. Еще бы этот, который заказчик, не крылся…

Как я понял, колдун, затеявший сие непотребство, сделал заказ, внес монетами залог, и не выходил на связь — возможно, с тех самых пор, когда заплатил. Это даже внушало некую надежду: может, другой эльф избежит позорной участи?

— А он кто? — заинтересовался Сено. — Заказчик?

— Тебе зачем? — удивился Пузырь. — Меньше знаешь, крепче спишь…

— Ну, — продолжал настаивать вопрошающий, — интересно!

— Да он сам не знает, — неприлично громко рассмеялся Солома. — А понты колотит. Нет, скажешь?

Пузырь отмахнулся от вопроса: нашел себе дело.

Стер нарисованное на доске, задул две свечи, что я видел, и еще, судя по звукам, три невидимых, несколько раз обошел по кругу мой постамент.

— Точно не эльф, — ответил он наконец. — Базарит больно просто. И не гном, ростом высоковат.

— Урук? — попытался угадать Сено.

— Не, пацан прав, — ответил толстяк. — Не знаю я. Видел, — неуч напрягся, но выдавил из себя: — Магическую проекцию. Ни рожи, ни кожи, одна видимость. Но колдун… Типа.

— Ну ладно, раз колдун… Э, братан, а ты там чо?

— Не в мызь мне этот чорт эльфийский, — Солома вдруг подошел, склонился пред ликом моим и помахал ладонью, словно проверяя, не могу ли я еще смотреть, видеть и запоминать.

— Будто смотрит, а! Встанет еще…

Дальнейшее действительно заставило меня пожалеть о том, что мертвый эльф не может восстать в тварной форме — или сам я о таком прежде не слышал, и к подобному неспособен.

Бандит подобрался, да и плюнул… Прямо в меня.

В лицо не попал — только в левый висок, но и того оскорбления было бы достаточно. Отец мой, узнай он о подобном непотребстве, извел бы под корень и самого охальника, и весь его род, и рода всех его друзей… Пусть даже у негодяя, наверняка не знающего собственного отца, да из числа иных, не знающих своих отцов, вряд ли бы оказалось слишком много родственников.