Мама установила наш в ванной, потому что, по ее словам, она не хотела «весь день смотреть на эту уродливую хреновину».

То же самое она говорила и обо мне.

У Чарли перехватило дыхание, когда он понял, что я сказала.

Телефонная линия соединяла с местными службами быстрого реагирования, но они выезжали только для того, чтобы разобраться с последствиями. Титаны были единственной угрозой, требующей немедленного вмешательства; во всем остальном каждый мог полагаться исключительно на себя.

В конце концов, Спартанцев-Хтоников было всего десять, охотиться из них могли лишь пятеро и на каждого приходились десятки чудовищных Титанов.

Людей в Ассамблее смерти явно не хватало.

Со времен Великой войны родилось всего пять детей-Хтоников. Их знал каждый.

Август, Харон, Патро, Ахиллес и Елена.

Формально был еще один ребенок – Медуза, но ее увезли в подземный мир, по сути являвший собой спартанскую тюрьму строгого режима.

Бок о бок с лидерами Хтоников сражалась горстка существ, но дети у них рождались редко.

Кроме того, новые Хтоники вступали в Ассамблею только по достижении ими двадцати лет бессмертия, а значит, только один наследник из пятерки – полнокровный Хтоник мужского пола – был достаточно взрослым, чтобы примкнуть к сражению.

Август, наследник Дома Ареса.

Двадцатитрехлетний сын Ареса и Афродиты.

Следующим на очереди будет Харон, восемнадцатилетний сын Артемиды и Эребуса.

Сводная сестра Августа, Елена, была восьмилетней наследницей Дома Афродиты.

Больше о них ничего не знали, потому что наследники и наследницы вели затворнический образ жизни.

Они были современной спартанской элитой, важностью и могуществом превосходя даже самые смелые мечтания любого человеческого правителя.

Последними из Хтонических детей были два редких получеловека, которых звали мутами: Патро и Ахиллес.

Патро из Дома Афродиты было тринадцать лет, а Ахиллесу из Дома Ареса – четырнадцать.

Они олицетворяли будущее Ассамблеи смерти, но пока они не достигнут совершеннолетия, монстров для борьбы с Титанами будет недостаточно.

Человечество все еще находилось в серьезной опасности.

Федерация поддерживала лишь столпы цивилизации, оставляя остальной мир на произвол судьбы.

Остальной мир, меня и Чарли.

Мы были на дне.

– Иди сейчас же, – прошептала я Чарли, а затем наклонилась к нему и крепко обняла. – Все будет хорошо.

Мы обнимали друг друга, но обоих трясло от страха.

Когда я отстранилась, Чарли кивнул и молча уполз в ванную, располагавшуюся недалеко от нашей коробки.

Эмми и Карл боролись за право стать математиками-первооткрывателями. Эмми сражалась со злом и никогда не сдавалась.

Будь, как она, Алексис.

Мне хотелось притвориться, что я не слышала слов Матери.

Я не смогу.

Их было двое, а я одна. И пусть для своего возраста я была довольно высокой, они все равно были на порядок выше.

А вот и сможешь.

Я нервно втянула воздух и встала.

Запястья подрагивали от фантомной боли, и я теребила резинки для волос, скрывавшие старые шрамы.

Если пойду против приемных родителей, придется смириться с последствиями – в аду всегда так.

Тебе нужен план.

Я медленно зашла на кухню и встала, расставив ноги. Взрослые не заметили меня: были слишком увлечены своими напитками.

У меня не было плана.

Лишь с десяток попыток спустя я нашла в себе мужество наконец заговорить.

– Н-не троньте Ч-Чарли. П-потому что я вам не п-позволю, – сказала я. – Я расскажу в-всем, что вы х-хотели сделать, и в-вас навсегда посадят за р-решетку.

Как я ни старалась, у меня не получалось перебороть заикание в разговоре с ними. Только с Чарли и Никс я могла говорить нормально.

Словно в замедленной съемке, они повернулись ко мне.

Их глаза были широко раскрыты, расфокусированы. Зрачки расширены. Губы были мокрыми от выпитого. Темные тени пролегли в складках их истощенных морщинистых лиц.

– Какого хрена ты там лопочешь, девчонка? – медленно спросил Отец.

Мать улыбнулась, сверкнув гниющими деснами и тремя зубами. Она бросила пустой стакан, и он со звоном разбился о потрескавшийся кафельный пол.

Я подпрыгнула, едва сдерживая крик.

– Может, мы просто убьем вас обоих? – Мать рассмеялась. – Нам нечего терять: мы тут на фиг с голоду умираем.

Пот струился по моему лицу и замерзал на морозном воздухе. Каждой клеточкой тела я желала повернуться и убежать.

Но я не отступала, судорожно оглядываясь в поисках оружия. Потом схватила с прилавка разбитый металлический тостер и швырнула в них.

Тостер попал в Отца. Он застонал и попятился назад.

Наступило потрясенное молчание.

Плохой план.

Он отбросил тостер в сторону.

– Как… как… ты, сучка, посмела? – взвилась Мать. Затем они набросились на меня с криками и кулаками.

Словно издалека я видела, как осколки стекла впивались в мои подошвы, а мать трясла меня за плечи, выкрикивая непристойности. От ее дыхания несло химикатами.

Отец ударил меня кулаком в левый глаз, но я ничего не чувствовала.

Время перестало существовать.

Когда всю жизнь страдаешь, мозг учится отрешаться от боли. Я знала, как оставаться в сознании во время избиения. Я годами оттачивала эту технику.

Главное – напрячь мышцы живота и ягодиц.

Напевать.

Придерживаться нигилистических взглядов[3].

И представлять себя измученным музыкантом-вундеркиндом девятнадцатого века, который в воображаемых муках пишет жестокую оперу.

В моей голове зазвучала призрачная мелодия.

Музыку могла слышать только я.

Я уклонилась, и Мать ударила меня по левому уху.

– Ты! Ленивая, неблагодарная шлюха! Как ты можешь угрожать нам после всего, что мы для тебя сделали, мать твою… – Громкий звон оборвал ее слова (жаль, они звучали интригующе).

Пошатнувшись, я повернулась.

Еще один удар пришелся по левой стороне головы.

Кухня была узкой, Мать продолжала нападать, и Отца оттеснило назад.

В попытке увернуться я случайно подставилась под ее кулак. Удар пришелся в то же место. Все вокруг помутнело. Я перестала слышать и видеть.

Классическая музыка – мое спасительное наваждение – заполнила темноту.

Я еще улавливала тусклое свечение сквозь поврежденные роговицы. По одну сторону зияла тьма, по другую я видела свои руки, хаотично царапающие лицо и шею Матери окровавленными пальцами.

Я вцепилась в ее рубашку.

Она кричала, но я не осознавала, что именно.

Мать ударила меня кулаком в рот. Кровь брызнула на ее лицо, но я изо всех сил держалась за ворот, отчаянно пытаясь помешать им добраться до Чарли.

Продолжай отвлекать их. Они устанут, и у тебя появится возможность.

– Впусти меня, Алексис, впусти меня СЕЙЧАС! – шипела снаружи Никс. Должно быть, она вернулась с охоты и услышала звуки борьбы.

Она может помочь мне защитить Чарли.

Я бросилась к двери, чтобы впустить ее, но Отец кинулся за мной. Он втащил меня обратно в кухню – ад – и швырнул в сторону Матери – местной вариации демона.

Ее удар пришелся мне по голове. Боль заполыхала с новой силой. Я принялась рвать ей лицо ногтями, пока она держала меня.

– Дитя, впусти меня сейчас же! – Никс с грохотом врезалась в трейлер, и тот покачнулся.

Кулак Матери снова зацепил мой левый глаз, и свет вспыхнул, сменившись черной полосой, перекрывшей обзор.

Кровь была повсюду.

Мать закричала мне в лицо, я кричала в ответ. О, смотрите, мы гармонизируем. Моцарту бы понравилось.

Еще один удар обрушился мне на голову. Мир закружился, и я разжала пальцы.

Не отвлекайся. Ты теряешь контроль, Алексис. Сосредоточься.

Волной накатила паника. Острая. Горячая. Словно меня ударили ножом прямо в сердце. Чарли в опасности. Не смей терять сознание!