– Не знаешь, Гэбриэл, не знаешь – я тебе говорю. Всему приходится когда-то учиться заново… Да ты не смотри на неё как на нечто абстрактное! Ты не думай, что ей сорок или четырнадцать: для таких как Лео, время попросту не существует.

– Да собственно… я ничего такого и не думал.

– А нужно думать! Век живи – век учись: мы учим детей мудрости жизни – они учат нас самой жизни.

– Это ты про свою внучку, Джон?

– Это я про жизнь, Гэбриэл, о ней нужно думать даже на виселице… Скажи лучше, как ты себя чувствуешь?

– Что ты имеешь в виду?

– А то и имею: вино, водка…

– Да ну, Джон, мне и не такое приходилось мешать ещё в недавнюю бытность!

– С Мишей на равных не пей – сопьёшься!

– Кстати! О полковнике Васильевой…

Профессор отмахнулся от Гэбриэла:

– Андрей через три часа сменит меня уже до утра… Часы здесь так – для красоты больше: здесь мы все в основном ориентируемся по внутренним биологическим часам – мы так уже привыкли. Но со временем и вы привыкните… А пока ты должен следить за стрелками своих часов. Сейчас пол-одиннадцатого, самое время поговорить с Мишей. Она ещё не спит, она вообще мало спит. Вы должны с ней прийти к единому консенсусу и выработать одну программу действий на всех. Нет-нет, я не оговорился, Гэбриэл: одну программу на всех! И меня не интересуют ваши обоюдопретенциозные права на лидерство. Единое мнение – это наш успех и наша единственная надежда на будущее.

– Знаешь, Джон! Что касается твоего полковника Васильевой…

– Молчи, Гэбриэл! Не заставляй меня брать на себя труд учителя… Солдаты погибают первыми, солдаты погибают последними, и расстояние между этими двумя пропастями – относительное. Смирение всегда приходит оттуда, откуда меньше всего ожидаешь.

Профессор неожиданно застонал, уронив руку Лео на физистол.

– Джон! Что случилось?

Профессор прижал свою руку к сердцу:

– Ничего, Гэбриэл! Ничего такого, что должно тебя беспокоить… Моё время на исходе и это нормально, особенно с учётом моего «застарелого» возраста. Я уже давно не человек, так – призрак. Ради Лео, Гэбриэл, ради этих – последних прокажённых из нашего мира людей.

– Хоть десятилетний, хоть тридцатилетний срок для солдата-смертника – немалый срок как для полной свободы: не мудрено и с ума сойти.

Профессор схватил полковника за рукав рубашки:

– Не шути с такими вещами, Гэбриэл! Между безумием и генеральскими приказами не такая уже и большая разница, чтобы весь мир не стал сумасшедшим. Ты должен дать слово, пообещать…

– Джон, я уже дал тебе слово… Но помни, что иногда человеческое обещание – не более чем протухшее яйцо на завтрак.

– Гэбриэл?!

– Джон, мы говорим о серьёзных вещах: ты хочешь, чтобы я спас твою внучку и заодно весь мир – и при этом даже не спрашиваешь моего согласия?

– Нет!!

– Я так и думал.

– Гэбриэл!! – старик-учёный в упор посмотрел в глаза полковника.

– Я сделаю больше, чем могу, Джон! Я дал тебе слово ещё в день нашего воскрешения… Но, честно говоря, я и не предполагал, что всё так серьёзно.

– Поверь мне, ты ещё ничего не видел, друг мой, ничего, – профессор посмотрел на мониторы. – Давление шестьдесят на триста семьдесят… так-так, так-так… плоховато, плоховато…

– Так не бывает! Что это за показания для человека: шестьдесят на триста семьдесят?

– Если бы, если бы так не было на самом деле… Надеюсь, летаргический припадок ненадолго. Гэбриэл, ты нужен ей! Только ты! И никто другой… Ты один такой на всю Вселенную – незаменимый!

– Чушь, Джон! Мы оба знаем: незаменимых не бывает.

– Бывает, ещё и как бывает! Ничего на самом деле мы с тобой не знаем, Гэбриэл, ничего… Я знаю точно только одно: Команда «Альфа» была незаменимой и через сорок лет осталась такой же – незаменимой!

– Особенно для твоей Лео.

– Точно! И шутки здесь неуместны!

– Ты слишком «заботлив», Джон. Если честно, мне трудно понять твоё маниакальное желание спасти Лео чуть ли не от самой себя. Насколько я помню этот мир, а заодно и тебя, обычно гений любит только свой гений, мало замечая остальное вокруг себя.

– Так и было, Гэбриэл! Так оно и было, каюсь… Миша права: за своим гением я не замечал так много простого и по-настоящему важного, что в конце концов потерял всё. Но у меня ещё осталась Лео.

Гэбриэл тяжело вздохнул:

– Трудно сказать, что она осталась именно у тебя.

– Вот поэтому мне и нужен ты! И ей нужен ты, именно ты! Ты нужен ей, Гэбриэл, нужен как воздух, как солнце, как вода…

Полковник снова тяжело вздохнул:

– А может, и наоборот, кто знает.

– Эти космические дети! Они всё знают про нас и поэтому не понимают нас – земных смертных… На всех самых «лучших» войнах были Пророки, на этой войне эта участь досталась нашим детям.

– Джон…

– Кх-гга! Кх-гга! Сейчас будет… Гы-кга-гаа!!

– Джон!!

– Не труси меня, Гэбриэл, я не тряпичная кукла. Схватись за что-нибудь, сейчас будет… кх-ггыыы!!

За долю секунды Гэбриэл почувствовал, как сердце вмиг оборвалось и со всего размаха въехало по пяткам – пронзительная боль стиснула всё тело. И сразу же за этим сильный дребезжащий сдвиг под ногами чуть не повалил его на пол. Полковник еле удержался на ногах.

– Что это?!

– Чёрная Смерть – сфера Соломоновых Рудников: подземные толчки силой в пять-семь баллов, пока что… Ядро планеты нервничает, а может быть – ядра! Хрен его теперь кто что знает.

– Джон!

– Ну что «Джон», Гэбриэл?! Мы ведь ничего на самом деле не знаем о центре нашей Вселенной так, чтобы быть уверенными наверняка, на практике. Точно так мы ничего не знаем о ядре нашей планеты. А ведь пространство планеты Земля дуально изначально – от своего сотворения в потрохах этой самой Вселенной. И это значит, что ответ на вопрос, откуда же берётся вся окружающая нас энергия, созидательная или разрушительная, в принципе, должен быть предельно ясен: два ядра сталкиваются – за счёт этого получается энергия, живая энергия. Впрочем, считай, что я ничего такого не говорил. Ядро – это как косточка у плода, правда, в косточке тоже две доли… Ах, чёрт! Эти ужасные сдвиги совершенно подорвали остаточный баланс моего здоровья.

– А как же город, Джон? Индианаполис?

– Весь мегаполис стоит на лазерных растяжках, сможет выдержать подвижки земной коры даже до девяти баллов, но не больше. И что бы там Миша ни говорила, завтра же пойдёте наверх, у вас осталось совсем мало времени – надо спешить! Скоро всему конец… Пойдём ко мне – время связаться с генералом Бэкквардом: с тех пор как из Наноцентра исчезла полковник Васильева, президент каждый день требует моих отчётов! После сеанса связи пойдёшь к Мише… Потом – спать: утро вечера мудренее! Нельзя пренебрегать мудростью своих предков, раз своего рассудка на сохранение созданного до нас «древними» нам не хватает. И вообще, тебе нужно хорошенько выспаться до завтра. Здесь пока всё, – профессор погладил Лео по волосам. – Пошли, Гэбриэл!

– Ты не герметизируешь крышку физирефактора?

– Волнуешься? Это уже кое-что… Сейчас физирефактор работает от восьмидюймового покрытия самого стола – этого вполне достаточно для летаргического состояния Лео. К сожалению, целой крышкой физигроба проблему не решить… Пошли, Гэбриэл, пошли: время!

Профессор покатил своё кресло-коляску на выход. Они прошли в соседнюю комнату – кабинет Джона. Комната была совсем небольшой и непритязательной – сразу было видно, профессор бывал здесь только перед сном и то, если не засыпал в своей инвалидной коляске в какой-нибудь из своих лабораторий. Но старые пожелтевшие фотографии в рамочках на стенах и полки с книгами древних философов и врачевателей всех времён и народов, горящая в дальнем углу подвесная лампада из тёмного зелёного стекла в золочёной резной чаше перед старыми почерневшими образами православных святых, немногочисленная мебель на старинный резной манер придавали анахроническому аскетизму кабинетного пространства глубокой живой наполненности всё ещё здравствующего вживе отшельника.