Зовёт любовницу петух…

Он видит лишь летучий пух,

Летучим ветром занесённый.

До утра юная княжна

Лежала, тягостным забвеньем,

Как будто страшным сновиденьем,

Объята – наконец она

Очнулась, пламенным волненьем

И смутным ужасом полна;

Душой летит за наслажденьем,

Кого-то ищет с упоеньем;

«Где ж милый, – шепчет, – где супруг?»

Зовёт и помертвела вдруг.

Глядит с боязнию вокруг.

Людмила, где твоя светлица?

Лежит несчастная девица

Среди подушек пуховых,

Под гордой сенью балдахина;

Завесы, пышная перина

В кистях, в узорах дорогих;

Повсюду ткани парчевы́е;

Играют яхонты, как жар;

Кругом курильницы златые

Подъемлют ароматный пар;

Довольно… благо, мне не надо

Описывать волшебный дом:

Уже давно Шехеразада

Меня предупредила в том.

Но светлый терем не отрада,

Когда не видим друга в нём.

Три девы, красоты чудесной,

В одежде лёгкой и прелестной

Княжне явились, подошли

И поклонились до земли.

Тогда неслышными шагами

Одна поближе подошла;

Княжне воздушными перстами

Златую косу заплела

С искусством, в наши дни не новым,

И обвила венцом перловым^[18]

Окружность бледного чела.

За нею, скромно взор склоняя,

Потом приближилась другая;

Лазурный^[19], пышный сарафан

Одел Людмилы стройный стан;

Покрылись кудри золотые,

И грудь, и плечи молодые

Фатой, прозрачной, как туман.

Покров завистливый лобзает

Красы, достойные небес,

И обувь лёгкая сжимает

Две ножки, чудо из чудес.

Княжне последняя девица

Жемчужный пояс подаёт.

Меж тем незримая певица

Весёлы песни ей поёт.

Увы, ни камни ожерелья,

Ни сарафан, ни перлов ряд,

Ни песни лести и веселья

Её души не веселят;

Напрасно зеркало рисует

Её красы, её наряд:

Потупя неподвижный взгляд,

Она молчит, она тоскует.

Те, кои, правду возлюбя,

На тёмном сердца дне читали,

Конечно, знают про себя,

Что если женщина в печали

Сквозь слёз, украдкой, как-нибудь,

Назло привычке и рассудку,

Забудет в зеркало взглянуть, –

То грустно ей уж не на шутку.

Но вот Людмила вновь одна.

Не зная, что начать, она

К окну решётчату подходит,

И взор её печально бродит

В пространстве пасмурной дали.

Все мёртво. Снежные равнины

Коврами яркими легли;

Стоят угрюмых гор вершины

В однообразной белизне

И дремлют в вечной тишине;

Кругом не видно дымной кровли,

Не видно путника в снегах,

И звонкий рог весёлой ловли

В пустынных не трубит горах;

Лишь изредка с унылым свистом

Бунтует вихорь в поле чистом

И на краю седых небес

Качает обнажённый лес.

В слезах отчаянья, Людмила

От ужаса лицо закрыла.

Увы, что ждёт её теперь!

Бежит в серебряную дверь;

Она с музы́кой отворилась,

И наша дева очутилась

В саду. Пленительный предел:

Прекраснее садов Армиды^[20]

И тех, которыми владел

Царь Соломон иль князь Тавриды^[21].

Пред нею зыблются^[22], шумят

Великолепные дубровы;

Аллеи пальм, и лес лавровый,

И благовонных миртов ряд,

И кедров гордые вершины,

И золотые апельсины

Зерцалом вод отражены;

Пригорки, рощи и долины

Весны огнём оживлены;

С прохладой вьётся ветер майский

Средь очарованных полей,

И свищет соловей китайский

Во мраке трепетных ветвей;

Летят алмазные фонтаны

С весёлым шумом к облакам:

Под ними блещут истуканы

И, мнится, живы; Фидий^[23] сам,

Питомец Феба^[24] и Паллады^[25],