Для меня лично знакомство с господином Серегиным обернулось надеждой на чудо. Я, сама врач, знала свой диагноз («неоперабельный рак»), и смирилась с ним как с приговором, не подлежащим обжалованию. При благоприятном развитии событий наши медицинские светила давали мне пять лет жизни, в случае дополнительных осложнений — три года, а потом должен был последовать мучительный конец, ибо в терминальной стадии на больного перестают действовать даже самые сильные обезболивающие. Но тут, в Тридесятом царстве, точка, поставленная на моей жизни, ухмыльнулась и превратилась в запятую. Могущественная античная богиня Лилия (она же Святая Лилия-Целительница), несмотря на свой тысячелетний возраст, выглядящая ровесницей моей младшей дочери Настены, сказала, что при помощи Фонтана Живой Воды способна побороться с Хароном за любого больного, лишь бы в нем еще теплилась хоть искра жизни.
Алексей лично проводил меня в Башню Терпения, на первом этаже и в подвалах которой располагался госпиталь, и оставил в сем богоугодном заведении на попечение персонала. Обследовали меня трое: богиня Лилия, молодая женщина по имени Евпраксия* и военный врач Галина Петровна Максимова, на которую я смотрела как на свое отражение. И я точно так же тянула бы лямку военного врача, если бы не вышла замуж за будущего императора, который в дни моей юности был лишь одним из множества потенциальных претендентов на российский престол. Выходя замуж за обаятельного красавца поручика Алексея Романова, я даже не предполагала, что судьба и выбор** императора Михаила Третьего вознесет меня на вершину социальной пирамиды Российской империи.
Примечание авторов:
* Евпраксия — вдова наследника рязанского престола князя Федора Юрьевича, злодейски убитого монголами на переговорах в ставке Батыя (роман Батыева погибель'). Оставила ребенка на воспитание семье боярина Евпатия Коловрата и ушла странствовать по мирам вместе с войском Серегина, ибо после смерти любимого мужа ее больше ничто не держало в Рязани тринадцатого века.
** женщина слегка кокетничает даже сама с собой. На выбор предыдущего императора повлияло, в числе прочего, и то, что потенциальный претендент женился на военном враче, а не на смазливой, но легкомысленной актриске или балеринке.
Впрочем, обследование надолго не затянулось. Евпраксия, очевидно, находилась в этом обществе на позиции проходящей обучение, а потому по большей части молчала. Говорили Галина Петровна и Лилия. Они подтвердили мой диагноз, но при этом сказали, что для них в нем нет ничего непреодолимого, если ближайший месяц или два я проведу в этом Тридесятом царстве и по распорядку, как на обычном водолечении, буду принимать ванны и пить этот эликсир жизни.
И затем меня погрузили в ванну чудесной мерцающей воды, в которой тело не ощущает ни своего веса, ни тепла и холода. Нега охватила меня, и удивительные видения стали возникать перед моим взором. Все это было похоже на сон, но в то же время краем сознания я понимала, что лежу в ванне, призванной меня исцелить. Исцелить от того, с чем я уже смирилась… от того, что я боялась называть, от того, что означало отсроченную смерть. Верю ли я, что так будет? Да, я верю! Обреченный человек вообще склонен верить в чудо, и, увы, чаще всего эта вера не оправдывается. Но я, помимо веры, имею еще и уверенность. Ибо, когда на тебя обрушивается сразу целый шквал чудес, чудо переходит в разряд данности. И вся душа моя вибрирует в предвкушении этого чуда, которое отодвинет то страшное, что висело надо мной с той поры, как я узнала свой диагноз.
Видения увлекли меня. Вот мне три года, и я сижу на песке и строю замок, а море с тихим шелестом накатывает на берег… Вот мне пять лет, и я получаю в подарок огромную куклу с роскошными волосами… Вот мне тринадцать, и я впервые присутствую на балу… Картины быстро сменяют одна другую, и каждый раз я остро переживаю эмоцию счастья — о, сколько радости, оказывается, было у меня! Той радости, о которой я забыла, погрузив себя в состояние спокойной обреченности…
Вот я вижу себя в госпитале, где и встретила своего будущего мужа. Картина изобилует деталями, которые давно стерлись в моей памяти, и это доставляет мне неизъяснимое удовольствие, позволяя заново испытать яркие эмоции, свойственные молодости…
…Этот молодой егерский поручик Службы Дальней Разведки попал к нам с довольно серьезным ранением. Санитарный рейс доставил его к нам откуда-то из Африки, где у нашей Империи были интересы, которые стоило защищать силой оружия. Впрочем, попав в наше богоугодное заведение, юноша быстро пошел на поправку. В отличие от других обитателей офицерской палаты, этот раненый был серьезен, задумчив и не особо участвовал в обычных досужих разговорах. Соседи ворчали, что в Дальней Разведке все не как у людей, но с уважением относились к этим странностям. А однажды наш госпиталь посетил император Михаил Третий, прямо на госпитальной койке вручив герою георгиевский крест и штабс-капитанские погоны, после чего окружающие стали относиться к новому знакомому с повышенным пиететом. Но он сам ничуть не переменился и по-прежнему большую часть времени, свободную от процедур и перевязок, проводил за чтением книг. Эта отстраненность создавала вокруг него загадочный ореол, и девочки-коллеги частенько обсуждали его персону, тайком вздыхая по синеглазому красавцу из династии Романовых, который был к тому же холост. Завидный жених! Некоторые медсестрички даже откровенно заигрывали с ним, однако он оставался равнодушен к их ухищрениям.
Я же старалась быть строгой с ним, не позволяя никаких шуточек. И с некоторых пор стала замечать, что каждый раз во время обхода он как-то оживляется и пытается заглянуть мне в глаза… Меня это смущало и вызывало какое-то непонятное волнение. Я быстро наклонялась к своему журналу, старательно записывая данные о самочувствии пациента. Но однажды он смог таки поймать мой взгляд. И что-то такое было в его глазах, что мое сердце екнуло, и я уронила ручку… Он молниеносно перегнулся через край кровати и, подняв ручку с пола, подал ее мне. И рука его словно бы нечаянно коснулась моей, отчего всю меня будто пронзило током…
На следующий день он был в очень приподнятом настроении. Когда я осматривала его рану, он вдруг сказал: «Вы мне снились, госпожа доктор…». Я уже хотела было строго ответить, но, заглянув в его глаза, в которых горели веселые добрые искорки, не смогла сдержаться, и улыбнулась…
Через год мы поженились, а еще два года спустя мой муж неожиданно для всех стал императором.
Как сладостно было вновь пережить все это в моем полусне-полувидении… Но вот благостные, счастливые картинки стали меркнуть, покрываясь дымкой серого тумана. Передо мной возник гигантский спрут. Он тянул ко мне свои черные щупальца, а я не могла пошевелиться, и во мне рос ужас. Но ужаса хватило лишь на мгновение: в спрута со всех сторон полетели сияющие белые стрелы. Чудовище стало уменьшаться и отступать. И вот его поглотил туман… Я моргнула — и вот уже передо мной зеленая равнина. И дорога, уходящая за горизонт. Звучит прекрасная музыка, и травы колышутся ей в такт… Я делаю первый шаг по этой дороге. Нельзя торопиться… Я осматриваюсь, вдыхаю полной грудью, и вдруг осознаю, что дорога эта — моя жизнь. Которая у меня будет… Я не умру. Не умру! И я засмеялась — так, как смеялась когда-то в молодости, когда у меня все было впереди.
— Ну как вы, Констанция Николаевна? — услышала я и открыла глаза. Передо мной стояли Лилия и Галина Петровна, а за их спинами маячили местные госпитальные служительницы с махровым халатом и большим полотенцем.
— Вижу, первый сеанс прошел успешно, — констатировала маленькая богиня. — Впрочем, у нас по-другому не бывает! Вы добрый человек, а это значит, что для вас возможно многое, даже то, о чем вы даже не смели мечтать…
— Лилия, — строго сказала Галина Петровна, — не забегай, пожалуйста, вперед, отбивая хлеб у своего приемного отца.
— Я уже тысячу лет Лилия! — ответила маленькая богиня, скорчив смешную рожицу. — Ну да ладно, пусть Серегин лично объявит свое решение этой женщине, а я пас. Пойду лучше отгоню настырного Харона еще от кого-нибудь, чтобы не приставал к людям со своим веслом.
