– Бух! – в воду.
– Ах! – пастухи.
И только круги на тихой воде, да по кругам плавает берестяная трубочка. Дед Михей лапти плетёт, ничего не видит, ничего не слышит, весь в свои старые годы ушёл. Онемели ребята от страху, стоят и не шевельнутся и только во все глаза смотрят на страшное место, где плавает берестяная трубочка. Вдруг из воды пузыри и целый фонтан, потом пятачок нарыльный свиной, уши, на ушах руки, спина, и на спине Рыбка.
Взвизгнули от радости все пастухи. Думали, вот как только свинья до берега доплывёт, Рыбка непременно на сухом месте соскочит. Но вода Матрёшке только силы подбавила: из воды она как выскочила, прямо в лес. Рыбка не успела соскочить и вместе с Матрёшкой исчезла в лесу. Наш лес, говорят, на сто вёрст раскинулся, но кто говорит на сто – до ста и считать только может. Куда больше наш лес, и в лесу этом зверья всякого видимо-невидимо: волк, медведь, рысь, всякая всячина. В этот лес и увезла Матрёшка маленькую Рыбку.
Скрылась девочка в тёмном лесу, и в это время дед Михей поднимает, наконец, от лаптей свою старую седую голову. Глянул дед да так и обмер: все деревенские свиньи на его же полосе картошку копают, с полдесятины овцы положили овса, кони от слепней в рожь забрались – высокая рожь, только головы конские видны. Старый бросился к пастухам, а те же стоят себе кучкой и все в лес смотрят за реку. Оторопел дед:
– Что же, ай вы стеклянные?
Дед Михей показал на коней во ржи, на свиней в картошке. Пастухи все посмотрели туда и не тронулись, стоят молчат. Тут дед и заметил – Рыбки нет между ними, спрашивает:
– Где Рыбка?
Все молчат, боятся сказать: Рыбка – дедова внучка.
Тут хорошую выбрал дед Михей прутовинку и на Комара. И всё Комар рассказал, одно утаил, как он берестяную трубочку Матрёшке на хвостик надел и за кончик больно потянул. Дед больше не стал допытываться, бежит скорее в деревню, сход собирает. Бросились враз мужики все спасать рожь, овёс, картошку, а когда с этим покончили, скорей за реку в лес и там рассыпались в разные стороны. Так у них в поисках вся ночь прошла.
Солнышко уже высоко было, когда дядя Митрофан вдруг загукал сбор. Увидал дядя Митрофан белую рубашку на кусту, глянул под куст, а там голенькая Рыбка в мох закопалась и вот как сладко спит. И какая оказалась хозяйственная: мокрую рубашонку на куст повесила, и славно она у неё за ночь высохла. Собрались мужики, весёлые пошли домой, горевали только, что волк свинью съел. Но и то хорошо обошлось: оказалось, Матрёшка ещё ночью к своей хозяйке Матрёне из лесу прибежала.
В тот день постановили на сходе, чтобы у нас, как и в других деревнях, был настоящий пастух и детей этим трудным делом больше не мучить. Оставили детям одно только занятие – приглядывать за гусями. Но гуси весь день на реке, и за ними глядеть легко. Теперь наши дети без опаски ездят в Москву.
Гуси с лиловыми шеями
Однажды колхозный мальчик Миша прочитал книгу о разных животных; особенно понравился ему рассказ об утятах, и ему самому захотелось написать рассказ о гусях.
Недалеко был один колхоз, где на речке всегда бывает много гусей.
– Попробую! – сказал он.
И отправился по лесной зелёной дорожке к гусям. Скоро нагнал его колхозник Осип.
– Хочу рассказ написать о гусях, – сказал ему Миша, – подвези меня к речке.
– Садись, – ответил Осип, – только не зевай, не забывай рук на грядке[23]: в лесу едем, о дерево можно руку повредить.
И, подумав немного, сказал:
– О гусях написать можно много. Вот я тебе расскажу, случай был на реке.
Пропало у Якова четыре гуся, а были у него гуси меченые, с лиловыми шеями. Яков был нечист на руку: он отбил четырёх гусей на реке и загнал к себе на двор. Дома он разломал лиловый чернильный карандаш, сделал краску и намазал шеи гусям. Тогда четыре чужих гуся стали тоже с лиловыми шеями.
Три дня Яков за ними ухаживал, кормил, поил и купал в корыте. Гуси делали вид, что привыкли, а когда Яков их выпустил, они пошли к тётке Анне. Раз и два – всё так, гуси идут к тётке Анне.
В третий раз люди заметили и не дали Якову загонять гусей к себе обратно.
– Если гуси идут на двор к тётке Анне, – сказали колхозники, – значит, это гуси её.
– Добрые люди, – сказал им Яков, – у тётки Анны все гуси белые, немеченые, а мои гуси с лиловыми шеями.
– Разве вот что с лиловыми шеями, – задумались добрые люди. И отпустили Якова.
– Всё? – спросил Миша.
– Чего тебе ещё? – ответил Осип. – Так это было – рассказ об умном воре и о недогадливых людях: на то щука в море, чтобы карась не дремал.
– Никуда не годный рассказ! – сказал Миша.
И так возмутился, так взволновался неправдой, что забыл наказ Осипа не класть руку на грядку телеги. Мишин безымянный палец на левой руке попал между грядкой и деревом.
– Скажи ещё хорошо, что не всю руку размяло, – сказал Осип.
Он вымыл раздавленный палец в ручье, перевязал тряпочкой и велел Мише бежать скорей обратно в колхоз.
Бедная Мишина мать! Как она испугалась, когда увидала Мишу в крови! Но хорошо, что в аптечке колхозной нашлась свинцовая примочка. Она сделала Мише компресс, перевязала палец чистым бинтом и велела ложиться в постель.
– Нет, – ответил Миша, – я буду сейчас писать рассказ о гусях.
И передал матери всё, что слышал от Осипа.
– Так это было, – сказал Миша, – но разве можно писать о такой гадости? Я хочу написать, как надо.
– Правда, – ответила мать, – глупого и так у нас довольно, не надо об этом писать. Напиши, если можешь, как надо, я же прилягу сейчас, и ты потом меня разбуди: я сделаю на ночь тебе перевязку.
Миша писал рассказ, не обращая никакого внимания на боль. И когда кончил, то мать не стал будить. Довольный, улыбаясь, он сам перевязал себе очень хорошо палец и крепко уснул.
– Написал? – спросила его утром мать.
– Написал, – ответил Миша, – я написал как надо, а не как рассказывал Осип. Помнишь то место, когда добрые люди хотели остановить вора?
«Раз гуси идут к Анне, – значит, это её гуси», – сказали добрые люди.
«Добрые люди, – ответил им Яков, – у тётки Анны все гуси белые, немеченые, а мои гуси с лиловыми шеями».
«Разве вот что с лиловыми шеями», – сказали добрые люди.
И только хотели было отпустить Якова, вдруг вдали, на реке, показываются какие-то четыре гуся с тёмными шеями, ближе, ближе плывут, и, наконец, все видят: гуси эти неведомые тоже с лиловыми шеями. И они так важно по-гусиному выходят на берег, стряхивают с себя воду, оправляются и, вытянув вперёд лиловые шеи, направляются ко двору Якова. Яков остолбенел и опустил хворостину, и гуси Анны, тоже важно, по-гусиному вытянув вперёд лиловые шеи, пошли на двор к своей любимой хозяйке. И всё стало ясно.
«Вор! Вор! Вор!» – закричали колхозники. И выгнали вора из колхоза, и с тех пор нет в колхозе воров.
– Вот как надо! – с гордостью сказал Миша. – А Осип хочет, чтобы у нас в колхозе было как в море: «На то и щука в море, чтобы карась не дремал».
Но мать не слышала конца рассказа Миши и не могла радоваться. Испуганно, изумлённо глядела она на его руку. Совершенно чёрный, страшный ноготь с сочащейся из-под него кровью был на его безымянном пальце, а указательный хорошо, туго был перевязан бинтом. С таким волнением Миша писал свой рассказ, что боль свою забыл и сгоряча даже палец перевязал не тот. Ничего не помня от радости, он вместо больного безымянного пальца перевязал указательный.
