Я в то время видел бухгалтера каждую неделю. Как-то само собой получилось, что профсоюз перешел под мое начало. Мне это, в принципе, и не очень нужно было, управлялся и сам неплохо и дальше мог бы. Но помимо желания вышло – сел на хозяйское место и начал делать хозяйскую работу.
Игра пошла прежним порядком. Дисциплина стояла безукоризненная, и даже балабол Юрий Палыч присмирел и носил номера, приближенные к действительности. А однорукий татарин Равиль совершенно непонятным для меня способом выдавал повторы, то есть те номера, которые выпадали в предыдущем тираже, но, по его мнению, должны были выпасть вновь. Повторы, при ограниченном количестве цифр, были делом нередким. Иногда случалось, один и тот же номер выходил подряд три-четыре тиража.
А иногда повторялись две-три, а то и четыре цифры предыдущего тиража, и тут однорукий бил без промаха.
Каким образом он это вычислял, он и сам не знал. Видимо, тут работало что-то на уровне подсознания. На прочие, не повторяющиеся цифры его премудрость не распространялась. Когда Равиль разводил рукой и культей и говорил: "По моей части ничего сегодня нет", все вздыхали и начинали выкладывать свои "среднепотолочные".
Игра шла, как Толя выражался, "штатно", то есть беспроигрышно. Благодаря этому обстоятельству мы с бывшим подполковником артиллерии еженедельно лицезрели Диму в его офисе. Радости это особой не доставляло. Зелень и желтизна постепенно сходили с некогда розовых щек, но прежнего холеного вида юноша не имел.
Забыл сказать, что почти сразу же после возвращения из Перу я записался на прием в американское посольство. Я просил открыть визу для себя и своей семьи.
Пожилого янки привели в умиление мои манеры, мое произношение, а решающим образом – суммы на счетах. Счетов было три, мой, Марии и Максима. Было видно, что янки прикинул на мозговом калькуляторе, растаял и сказал, что все будет о`кей.
В этом я не сомневался. Появившись через месяц, я понял по разговору, что он запрашивал о моей персоне в Майами. Поскольку во всех странах для полиции хороший иностранец – это такой иностранец, который не доставляет хлопот, и поскольку я не числился замешанным ни в какой истории, проблем не возникло. С Марией и Колькой тоже. Заминка вышла с Максимом, поскольку он не был прямой ближней родней – двоюродный брат. Но спасло дело, во-первых, то, что в спортивную бытность Максим Канталупа раза два ездил в Америку, и всякий раз без приключений. А во-вторых, что бывший спортсмен тоже не оказался босяком и изъявил желание на паях со всей родней внести свой вклад в процветание Америки.
Максим начал было ставить свою игру. Но махнул рукой: ничего у него решительно не выходило. Кажется, мы танцевали от одних и тех же цифр, в нашем распоряжении были одни и те же формулы и таблицы. Но почему-то у нас никогда не совпадало больше четырех цифр. Раз прохлопал деньги, другой, потом бросил. Потом как-то спросил за кофе:
– Иван, я так и не пойму, за что ты мне платишь треть. Моя реальная доля – процентов десять. Ты же основную работу тянешь на себе. Со Скобелевым пополам, это ясно почему, старик самородный гений. Колька – ясно почему. А я?
Благотворительностью занимаешься?
– Типа того. Знаешь, Скобелев тоже мог бы работать сам. Но он держал весь профсоюз, который без него пшик один. Ему комфортнее с ними и жилось, и работалось, хотя и один не пропал бы. И я не пропал бы один. Но мне с вами удобнее и комфортнее жить. И с тобой тоже, великовозрастный ты охламон. Знаешь, почему?
– Почему?
– Потому что ты хоть и не Иван, как мы со Скобелевым, а дурак такой же. Кто умный скажет, что ему зарплата велика? Пусть остается так, как есть, пока на Шипке все спокойно.
Порывался играть самостоятельно и Колька. Кольке, однако, я дал укорот. Если Максим, человек более деловой, чем азартный, понял, что дело не клеится, и остановился, то Колька по малолетству склонен был зарываться и, дай волю, повторил бы подвиги Кости. Запретить заниматься семейным ремеслом я не мог, но лимитировал число вариантов и поставил под строгий контроль Миши, поскольку помимо Миши он играть не мог. А так лишь добавлялось с десяток карточек к моей персональной игре, которую за меня держал на Шаболовке тесть, соблюдая мою конспирацию.
Ни шатко, ни валко, прошло два месяца со времени нашего возвращения. От Скобелева не было ни слуху ни духу. Я стал подумывать, что пора бы уже было уезжать. Учебный год у Кольки кончился. Лавочка находилась под надежным присмотром Абрама Моисеевича, и, собственно говоря, мы в ней уже не нуждались как в источнике существования. Прикрытие, позволяющее не объяснять никому, вплоть до тещи и деда с бабушкой, что мы давно живем на деньги от игры.
Штеренгорц знал, но уж на этого-то француза положиться можно было. Я оформил его управляющим, так что он все дела мог вести без меня. Его-то сроду никто в Кучино обидеть не подумал бы. Он же пообещал клятвенно обеспечить деду Федору и Зюльме-ханум разницу между жизнью на пенсии и нормальной, Мишане – бесперебойно пиво, Ирине Анатольевне – конфеты и ветчину.
Оставалось дело за визами, но и их мы получили в первых числах июня, съездив вчетвером в посольство.
На этом мы и прокололись. Кто мог знать, что у Димы возникнут дела на том же месте в тот же час? И гнида эта, Димочка, увидел нас из машины. В лицо он не знал одну Марию. Всех остальных видел порознь и независимо друг от друга, но всех помнил более чем хорошо. И, разумеется, все "в одном флаконе" навели его на некоторые размышления. Меры последовали незамедлительные.
Два дня спустя Миша сыграл разработку на 5:40. У него в этот день была работа в городе, и Колька, естественно, увязался с ним. Вечером пришли оба в знакомое место на Шаболовке, посидели за пивом и пирожными и двинулись до дома.
Сопровождение заметили по дороге от метро "Новогиреевское" до одноименной железнодорожной платформы. Село оно им "на хвост", очевидно, от самой Шаболовки, но обнаружить слежку в метро – это надо уметь, а они не умели. Лишь на открытом месте заметили четверых характерного вида парней и, посовещавшись, пришли к выводу: Дима сообщил Косте, где играет удачливый глухонемой, а тот решил отобрать карточки, в которых наверняка есть пожива. В общем, почти правильно, упустили только момент, что Дима связал уже с нами обоих Конкиных. Но это мало что меняло в ту минуту.
На платформе ребятки рассредоточились и потерялись, так что отец с сыном подумали, не показалось ли им, и ослабили бдительность. Этому способствовали пиво с лимонадом, приведшие их в укромное местечко. Но отхожие места при железнодорожных платформах – туда в любом случае надо ходить с оглядкой. Миша проверил обстановку и пустил сына вперед, а сам постоял, оглядывая окрестности.
Тут – то эти четверо и возникли, как из-под земли.
Но у Миши в руках был ящичек с инструментами, и из этого ящичка высовывались два топорища: одно большое, другое поменьше. Не глядя, он потянул большее и перехватил топор поудобнее в руке.
Ребята замялись и стали переговариваться, не стесняясь, но Колька-то глухим не был. Он выбрался из уборной, встал за отцовскую спину, взял маленький топор и бестрепетно приготовился увидеть то, что последует.
Миша поставил сына под левую руку и пошел напролом.
Мальчики и попятились. Драться-то, конечно, они должны были уметь хоть немного, иначе какие же они "быки". И противника оценивать тоже. Здоровенный мужик, ни капли страха в полинялых голубых глазах, топор держит ловко, привычно и ясно ежику, что если рубанет, то как следует. Голову под топор совать "быки" обычно не любители. Так что волей-неволей им пришлось расступиться, и Колька, развернувшись, шел пятом, чтоб предупредить отца в случае нападения сзади.
Так они вышли на платформу, где было многолюдно: народ валил домой в пригород по окончании рабочего дня. Эскорт затерялся в толпе.
Тащить домой "хвост" не хотелось. Надеяться на то, что сами отстанут, не стоило.
Конкины пристроились к подошедшему поезду. Толкотня, давка, Мишаня, стреляя глазами направо и налево, делал вид, что рвется к дверям. Потом вдруг резко свернул и, таща Кольку за собой, шмыгнул за станционную будку.
