– Гы-гы-гы! – снова заржали его прихлебатели, явно оценив хозяйский юмор, и начали бодро расталкивать очередь плечами, протискиваясь поближе к кранику.

«Кабан!» – вспыхнуло в голове. Ну точно, это же его «кирпичное» лицо я тогда видел в подъезде, когда он с Венькой-пианистом меня караулил. По наводке Антошеньки Соколова.

Ладно, нет худа без добра. Теперь у меня «Нива» есть – подарок от того самого Антошеньки-бизнесмена. Правда, на себя ещё не оформлял, только там, на поляне, какую-то бумагу начирикали, да пока и не надо. Пусть машина на нем числится – целее буду.

А наш поэт, Савелий Натанович, увидев Кабана, вдруг заметно напрягся, заёрзал на табурете и затравленно заморгал. Торопливо допив остатки пива одним глотком, любитель творческой свободы поспешно поднялся, неловко, но вежливо поклонился нам и с натянутой улыбкой пробормотал:

– Покорнейше благодарю вас, господа-товарищи, но мне ужасно срочно пора. Дела, знаете ли, творческого характера, неотложные. Читатели ждут. Сегодня выступаю перед благодарной публикой в пансионате «Былая юность».

Схватив свою потрёпанную сумку, он, стараясь не привлекать лишнего внимания, двинулся к выходу, нервно оглядываясь через плечо и бросая косые взгляды на шумную шайку во главе с Кабаном. Было ясно – встречаться с ними он категорически не желал и теперь старательно пытался раствориться в толпе.

– Сава! – вдруг громогласно воскликнул Кабан, заметив нашего собутыльника, пытающегося скрыться из виду. – Да это ж ты, родной мой! Вот так встреча! Ну-ка, иди сюда, пудель седовласый, выпьем по старой дружбе!

– Извини, Кабанчик, – с жалкой улыбкой пробормотал Мехельсон, нервно теребя сумку. – Жена только что звонила, срочно домой зовёт, сам понимаешь… Она у меня у-ух!

Он попытался юркнуть к двери, но Кабан грохнул кулаком по прилавку:

– Не п*зди, Сава! Нет у тебя никакой жены и никогда не было. А ну, приведите его сюда! – властно распорядился он, повернувшись к подручным.

Те мгновенно рванулись к поэту, но у Савелия Натановича вдруг откуда-то проснулась молодецкая прыть: в три прыжка он преодолел расстояние до двери, рывком распахнул её и выскочил на улицу. Двое из шайки метнулись за ним, дверь осталась открытой.

Через несколько секунд с улицы донёсся отчаянный вопль:

– Граждане! Люди добрые, помогите! Хулиганы же грабят! Денег честного человека лишают! – истошно и трагически вопил Савелий Натанович, явно оказавшись в руках преследователей.

– Ты что делаешь? – спросил я Шульгина, когда тот вытащил телефон и начал что-то там набирать.

– В смысле «что»? – удивился он. – Человеку помощь нужна, не слышишь разве? – Он кивнул в сторону распахнутой двери, откуда надрывался голос поэта: «Пустите, ироды! Пустите!». – В дежурку звоню, пусть пришлют наряд ППС, пускай разбираются.

– Стоп, стоп! Какой ещё наряд ППС? Ты что, не мент, что ли? Аллё, гараж!

Он словно опомнился, смущённо убрал телефон и потянулся в карман за удостоверением.

– Ну да… Точно. Сейчас сами разберёмся тогда.

– Убери ксиву! – резко остановил его я. – Ты вообще соображаешь, как с пьяным быдлом разбираться надо? Это во-первых… А во-вторых, никогда не свети ксивой на пьянке, если можешь разобраться без нее.

Он слегка растерянно посмотрел на меня, пряча обратно удостоверение в карман:

– А как тогда?

– Сейчас покажу, – сказал я, спокойно снимая с крючка под столиком свой рюкзак, в котором всегда лежал пистолет с двумя запасными магазинами, завернутый в рубашку. Ну, и ещё ветровка там лежала – на случай, если придётся быстро скрыть оружие под одеждой.

Шульгин недоумённо замер, глядя на мои приготовления:

– Погоди-ка, ты это что… Мы же сотрудники полиции… В драку полезешь?

– «В драку полезешь», – передразнил я, усмехнувшись. – Что за выражения у тебя, Коля? В драку не «лезут». В драке участвуют. Машутся. П*здятся, если хочешь. Ты вообще в какую школу ходил, мажор?

– Я-то? Ну, учился я в лицее номер…

– Стоп, – перебил я его. – Вопрос был риторический. Пошли уже. Лицеист.

Мы вышли из пивной. Картина перед глазами открылась – хоть сразу на холст и в рамку.

Два хмыря, что были с Кабаном, подхватили под белые ручки Савелия Натановича и быстро потащили его за угол. Несчастный дёргался, что-то пытался выкрикнуть, но, получив короткий расслабляющий тычок под дых, тут же затих и стёк, словно растаявшее сливочное масло.

Кабан шагал чуть в стороне, неспешно и вальяжно, а рядом плёлся ещё один его прихлебатель. По раскрасневшимся мордам этих персонажей было сразу понятно – в пивную они зашли уже прилично заряженные, явно после добротной дозы какого-то пойла.

Мы двинулись за ними, ускорив шаг.

– Слышь, Ярый, – тихо пробормотал Шульгин, – их, как бы, четверо, а нас двое. Может, ксиву достать? А?

– Коля, – устало вздохнул я, – один нормальный опер за троих таких идет, минимум. Ты – вон какой лось, неужели ты в школе, кроме танцев, ничем не занимался?

– Стоп, а откуда ты знаешь, что я на танцы ходил? – удивлённо вскинулся Шульгин и моментально покраснел до самых ушей. – Батя, что ли, сболтнул? Вот гад…

– Ха! – усмехнулся я. – Да я просто так… предположил… Мне ты втирал, помнится, что боксёр. Пошли уже, танцор диско. Разберёмся с Кабаном и его ансамблем песни и пляски.

Я быстро огляделся по сторонам. Проулок оказался пустынным, заброшенным и заросшим высоким бурьяном. Идеальное место для разговора без лишних свидетелей – хоть пулемёт ставь, никто не заметит.

Шульгин нервно что-то бормотал под нос, я расслышал лишь его неуверенное:

– Надеюсь, камер тут нет…

– Да нет тут камер, – хмыкнул я, покачав головой. – Совсем вы без видеонаблюдения жить разучились, поколение смартфонов. О времена, о нравы! – последние слова я выдохнул на некотором пафосе, совсем как Савелий Натанович.

Тем временем Кабан уже подступал к поэту и явно собирался объяснить ему азы жизни, используя методы физической экзекуции. Я шагнул вперёд и громко, с присвистом позвал:

– Э! Фьюить! Кабан!

Здоровяк удивлённо обернулся, недовольно сощурил глаза и внимательно, сверху вниз, осмотрел меня. В его взгляде не мелькнуло даже намёка на узнавание, лишь тупое, ленивое раздражение.

– Для кого Кабан, – нехотя процедил он, – а для кого Андрей Владимирович. Тебе чё надо?

В этот момент из хватки его подручных, словно угорь, снова вывернулся Савелий Натанович. Из растопленного сливочного масла он резко превратился в живого, трепыхающегося и полного драматизма персонажа. Поэт вскинул руки к небу и воскликнул, чуть ли не рыдая:

– Максим! Николай! Спасите несчастного интеллигента! Не допустите гибели хрупкого гения! Товарищи, защитите творческую личность от бездушной, грубой силы! Умоляю вас!

Речь его была настолько трагична и проникновенна, что любой прохожий расплакался бы от жалости. Но вот с аудиторией промашка вышла – Кабан только презрительно ухмыльнулся и сплюнул себе под ноги, ожидая дальнейшего развития событий.

– Отпусти поэта, Дантес-переросток! – строго приказал я Кабану.

Тот ошарашенно уставился на меня, явно не въезжая в смысл сказанного.

– Ха! – радостно встрепенулся один из его прихлебателей, ушастый и тощий. – Кабан, он тебя дантистом обозвал!

Подручные дружно заржали. Судя по их реакции, прозвище «Дантист» звучало для них как матерное ругательство высшей категории.

Кабан двинулся в мою сторону, тяжело выдвинул вперёд грудь и угрожающе процедил сквозь зубы:

– Ты кто такой, пацан? Бессмертный, что ли?

Но продолжать пререкаться желания не было – с такими персонажами это слишком скучно. Я быстро сорвал с плеча рюкзак, пару раз мотнул лямкой, намотав её вокруг запястья. Получилось что-то вроде импровизированного кистеня, с приятной тяжестью пистолета и магазинов на дне. Бить наглушняк не хотел – всё-таки чмтэшки и прочие тяжкие телесные в такой ситуации ни к чему, а вот проучить ублюдка надо.

Поэтому приложился умеренно, почти воспитательно: