– И чем же это объяснимо? – Эли Муртез не мигая вперился в переносицу Томптона.
– Образом жизни, я имел в виду, – заюлил Ганс Томптон. – Тюрьма, знаете ли, возраст, драки с кутежами, – вот причина. Я только это и хотел сказать…
– А у меня сложилось…
– Потише всем! – Доффер прервал своего подчинённого, несвоевременно затеявшего потеху. – Говорите, Хелмут.
– Что ж… Я могу ручаться всего лишь своей репутацией, не больше, но ею я ручаюсь. Это рука того самого тюремного Микеланджело, о котором мы говорили. Только поглядите, насколько прост и в то же время изыскан рисунок, как невероятно точны сплетения узоров, состоящих из графики и оттенков. Это же полифония своего рода, а если хотите, то и фуга. От верхнего луча к нижнему прослеживается развитие темы, а на другой звезде, почти неотличимой на вид от первой, – то же самое выполнено в контрапункт. И эта вязь букв, ну, неважно каких, главное – как! Ему ведь до войны предлагали, по оперативным данным, заняться «фанерой» – изготовить матрицы для фальшивомонетчиков. Но он, как вы знаете, а может и не знаете, медвежатником был, предпочитал вспарывать сталюгу и добывать настоящие… И это хорошо, потому что будьте уверены – Суббота бы сделал узор лучше оригинала…
Муртез дёрнулся как от ожога, но было поздно, болтливый старик потерял осторожность от эстетического восторга и брякнул имя. Хорошо ещё, что никого рядом нет, а врач, хоть и сиделец, но не настоящий, ничего не знает. Ладно, пустяк, будем считать, вон и Дэн ухом не повёл…
– …на руке стандартное, однако стандарт довоенный. Исполнено с отличным качеством, без малейшего расплыва, но и без полёта. «Мишка» – особая песня. Качество – высокое весьма. Для клише, разумеется. Вся ценность – в самом артефакте. Мало было тех, кто обладал правом на такую «портачку», и ещё меньше тех, кто её имел или имеет. И ещё меньше – пятьдесят пять или пятьдесят шесть – мнения расходятся, – кто поставил себе изображение именно с этого клише, изготовленного в одна тысяча девятьсот двенадцатом году неким талантливым уголовником Альтусом, он же Хрип, он же Утюг-повешенный. Само клише, как и ряд других, было утеряно в конце тридцатых – начале сороковых годов. И ещё… Это лицо мне знакомо.
Вот это был эффект. Дэн Доффер так выпучил глаза, словно старик обвинил его в эксгибиционизме, Муртез едва успел вытащить носовой платок и на лету подхватить жидкую соплю, исторгнутую из большого вислого носа, один только Томптон стоял спокойно: подумаешь, узнали уголовника, – на то и сыщики…
– Вот видите, как прекрасно: и в этой обители скорби встретишь порою знакомое лицо. – Дэн Доффер заулыбался и повернулся к Муртезу: – Ну, что я тебе говорил, значит мы правомерно включаем изображение в сборник. Вот это классно! Спасибо вам, Хелмут, мы обязательно сошлёмся в предисловии на ваш бесценный опыт. С вашего разрешения, мы на сегодня – все. Хелмут, вы с нами, или хотите переброситься парой слов с вашим знакомым?
– С вами, с вами. Нет, храни господь от таких друзей и знакомых. Я имел в виду, что увижу это лицо в толпе и тотчас скажу: господа, держитесь за карманы! Я их тысячами перевидел на своём веку: на них печать. Знаете, как у алкоголиков бывает или наркоманов: по отдельности – все как и у обычных людей встречается – и зрачки, и мешки под глазами, и даже носы красные, но в ансамбле – ну вы понимаете меня… Впрочем, это дело суда и следствия… Иду-иду…
– Не годись вы мне по возрасту в отцы, ей-богу, назвал бы вас треплом последним! – Так дружелюбно начал Дэнни Доффер, когда наконец они очутились у него в кабинете, плотно зашторенном и слабо освещённом. Жёлто-зелёная настольная лампа освещала рабочую поверхность стола – и Дэнни этого было достаточно, поскольку удобства или неудобства посетителей нимало его не волновали. – Вы его действительно узнали?
– Велика вероятность, что да. Но прежде всего униженно прошу извинить старого болтуна, разволновался, размагнитился: старость – не радость. Да. Я имею понятие о грифах «секретно», но вот что хотите, то делайте, – по уши виноват!
– Принимается. Ушей там почти и не было – принцип дорог. Знаете, как в армии унтера новобранцев учат: нельзя даже х…м целиться в товарища – может выстрелить! Ну, докладывайте, мочи нет терпеть – кто он?
– Да я пока не знаю, но эти брови, рот, скулы, глаза – определённо я видел их в картотеках «медведевладельцев» у нас в Департаменте. Или нечто весьма похожее.
– Ну, так поехали смотреть, господа, кофе – позже будет.
– Дэн… Нет, можно все-таки я буду вас называть шефом – стариковские привычки, знаете ли?
– Можно, можно. Поехали…
– Шеф, не знаю, как у вас, а у нас в Конторе в половине двенадцатого ночи все закрыто.
– О-хо-хо… Откроют. Втыкайте штепсель вон туда, Эли, вращай мельничку и все такое – чашки-ложечки, а я пока разбужу весь ваш муравейник – уж больно меня любопытство разобрало…
Джез Тинер, одна тысяча девятьсот двенадцатого года рождения… Ну-ну, как это понимать? С татуировками, предположим, понятно: медведя ему мало показалось и ещё наколол. Но – извините меня – на пенсионный возраст он никак не тянет. И отпечатки пальцев не совпадают… Увы, Хелмут, увы. Нет-нет, какие претензии – сходство прослеживается, но… Будем думать дальше, искать глубже… Но не сегодня. Спать, господа, я вас обоих развезу. Всем благодарность и отдых: никаких звонков, никаких работ – ни в пятницу, ни в субботу, ни в воскресенье. Эли, тебя в первую голову касается – он у нас работоголик, в смысле трудоголик…
И вот теперь они с Эли «отдыхали»: сидели возле здоровенного костра на берегу залива, ели копчёную говядину, запивали её чаем из термоса и думали над ребусами уголовной археологии.
– Это он. Шрамы на боку и на ноге те же, я сверял. (Дебюн в своё время молча удивлялся Гековой прихоти, но придал коже в указанных местах нужный вид.)
– Не спеши, Эли, логичнее и вероятнее предположить, что это подделка.
– Но Олсен утверждает…
– Да хрен с ним, пусть утверждает – мы никаких версий отбрасывать не можем. Ты пойми, Эли, господин Муртез, ты простой контрразведчик: работа, жена, дети, дом… А я уже политик, в силу своего служебного положения. И если я политиком не буду, то есть не захочу пожертвовать интересами дела ради шкурных и карьерных соображений, то будь спок – пожертвуют мной. Во имя Родины. Ты умнее подавляющего большинства отцов нашего отечества, но гора их амбиций никогда не придёт к Магомету твоего рассудка. Просекаешь намёк? Господин Президент равно не любит Ванов и английских шпионов – это у наших вождей наследственное: через стульчак передаётся. Но Ванов у нас быть не может, зато английские шпионы – кишат, как глисты у кошки. Понимаешь, что я хочу сказать?
– Честно говоря – нет, Дэнни. Ты попроще, на пальцах.
– Игнацио – сукин сын. Он меня подпихивает на эти дела, потому как сам боится. В той области, куда мы залезли, – одна мера, один критерий: левая нога Господина Президента. За один и тот же результат можно остаться без погон, а то и без головы, а можно стать национальным героем. Поэтому мы тихо уложим дело в архивы и будем спокойно ждать, наблюдая за происходящим краешком оперативного зрения, попутно, так сказать. Про Джеза Тинера Олсен мне официально напишет, а я там укажу несообразности по поводу отпечатков и возраста. Это позволит нам при любом раскладе одноразово среагировать и подставить под удар Олсена, либо за ложный след, либо за то, что не сумел распознать. Основной удар все равно по мне придётся, но все-таки я частично прикроюсь Олсеном, так же как Кроули прикрылся мною. Поверь, мне в жизни приходилось сталкиваться с необъяснимыми вещами… Знаешь, вот я ехал первый раз в санчасть, воочию понаблюдать за этим Лареем, и была у меня навязчивая идея, что он – конопат, словно предчувствие… Ошибся, и как гора с плеч… Но это ты точно не поймёшь, это моё личное… Я не знаю, кто он. Склоняюсь к мысли, что… нет, не знаю. Но это я тебе говорю… а вообще, полуофициально, думаю, что английский засланный шпион. Отпускаем его, как бутылку на волны: потонет – хорошо, не потонет – тоже можно будет пользу извлечь…
