– Ты говоришь глупости и прекрасно это понимаешь, – быстро возразил Томассо. – Он не может переписываться с тобой. Это слишком опасно. А как раз сейчас он оказался в самой гуще битвы. Как, по-твоему, он должен поступить? Попросить Бонапарта на пару недель прекратить войну с тем, чтобы он, Раф, смог съездить к тебе и поздороваться?

– Шесть лет – большой срок, – сказала она задумчиво, не прислушиваясь к тому, что говорил Томассо. – Он забыл обо мне, нашел другую.

– Не понимаю, зачем я с тобой вообще разговариваю о нем, – раздраженно сказал Томассо. – Это только выводит тебя из равновесия. Не могу видеть тебя, Фоска, в таком состоянии. Ты так изменилась… Ты была полна радости и любви к жизни!

– А сейчас я ходячая смерть. Ты это хочешь сказать, Томассо? – мрачно улыбнулась она.

– Я все время думаю: почему ты не бросила Лоредана? Нет, так ставить вопрос не совсем честно. У тебя, вероятно, не было выбора. Пусть так… Но попытайся же найти хороший выход из плохой ситуации. Он предоставил тебе довольно большую свободу.

– О да. В этом отношении он ведет себя вполне цивилизованно, – с горечью отметила она.

– Тогда воспользуйся этим. Найди кого-нибудь, полюби его и забудь Леопарди. Разбитое сердце лечит лишь новая любовь.

– Как звали человека из известного мифа, Томассо? – спросила она. – Того, которого боги приказали цепями приковать к горе и наслали на него орла, чтобы он вечно терзал его внутренности?

Томассо сдвинул брови.

– Прометей?

– Да. Так это я, Томассо. Я прикована к горе, и орел поедает мое сердце. Эта рана никогда не заживет, ибо меня никогда не перестанут терзать.

Томассо посмотрел в сторону, не зная, как развеять боль сестры или облегчить ее несчастье. Через несколько мгновений Фоска положила свою ладонь на его руку и печально рассмеялась.

– Бедняга Томассо, я совсем не хочу портить тебе настроение. Мы прекрасная пара. Не так ли? Последние из рода Долфинов: одного из нас обрекли на нищету, другая стала рабой жалости к себе самой!

Он заставил себя усмехнуться.

– Как разваливается могущество?

– Как? Очень быстро.

– И как далеко все заходит?

– До самых глубин!

– Ну и в чем тогда между нами разница? – Томассо философски пожал плечами. – Мы оба еще молоды. У каждого из нас свои взгляды. И у обоих есть мозги.

– Не так уж молоды, – Напомнила она ему. – Представь, мне уже почти двадцать девять!

– О Боже мой! Неужели? А я бы не дал больше тридцати пяти!

Она начала смеяться, и Томассо последовал ее примеру. Они хохотали до тех пор, пока хватило сил, пока не почувствовали себя глупцами и не стали задыхаться от смеха.

Томассо вытер глаза.

– Когда у тебя день рождения? Десятого?

– Четырнадцатого. Через две недели.

– Надо его отпраздновать. Позволь мне вывести тебя из дома, угостить обедом и сопроводить в театр. Однако, конечно, ты должна выдать мне авансом небольшую сумму.

Ее глаза загорелись. Перед ним вновь была прежняя, безрассудная Фоска.

– Нет, постой, Томассо. Мне пришла в голову идея получше. Я соберу гостей. Устроим огромное празднество. Бал! Организуем в свою честь большой прием в танцевальном зале дворца Лоредана.

– Блестящая идея! – зааплодировал Томассо.

– Ты, Томассо, пригласи всех своих друзей. Я хочу, чтобы на бал пришли барнаботти – те из них, кого можно будет собрать.

Томассо скептически уставился на нее.

– Ты сошла с ума? – с трудом выговорил он. – Они разорят вас, не говоря уже об их разговорчиках!

В Венеции бытовала пословица, согласно которой один обедневший почетный горожанин способен съесть больше, чем стая саранчи. Барнаботти не очень любили в качестве гостей. Их убогая нужда служила напоминанием о том, как пришло в упадок много прекрасных старых семей. К тому же они были неописуемо прожорливы, когда дело доходило до бесплатных еды и напитков.

– А почему бы им не прийти? – решительно спросила Фоска. – Никто их никогда никуда не приглашает. Представь себе, Томассо, они торжественно проходят через ворота дворца в отрепьях и заплатах. Гордо шагают по дому и радуются, что их пригласили к Лоредану!

– Но… но ведь будут и другие гости, – насмешливо пробормотал Томассо. – Они ни за что не вынесут такого.

– Других гостей не будет. Только барнаботти и я. Мы здесь все в равной степени отверженные.

– А что скажет Лоредан? Он придет в ярость. Никогда не разрешит!

– Это не имеет никакого отношения к Лоредану, – сказала она, вздернув голову. – Он не приглашен. Это мой день рождения, мой бал, а они мои, а не его гости.

Томассо радостно захихикал.

– Когда он узнает, его хватит апоплексический удар. Представляешь, какие разнесутся сплетни? Газеты напишут: «Пятьсот барнаботти принимали в доме комиссара!»

– Да, – сказала Фоска, сопроводив свои слова странной улыбкой. – Мне это безразлично. Я должна это сделать, а потом… Что случится со мной потом, меня мало беспокоит.

– Вот сейчас ты прежняя Фоска, которую я в прошлом знал и любил! – радостно воскликнул Томассо. – О, что будет за ночь!

В десять часов накануне двадцатидевятилетия Фоски Лоредан первые ее гости стали проходить через ворота дворца и скапливаться на больших мраморных лестницах. Они прибывали пешком, ибо не могли позволить себе нанять гондолы. У них были озябшие и бледные лица. Они надели свои лучшие наряды: испачканные и превратившиеся в лохмотья кружева, чулки, насквозь продуваемые через дыры в них, изношенные ботинки, до блеска начищенные гусиным салом и слюной, вышедшие из моды пальто с обтрепанными лацканами и карманами, а также лоснящимися от долгой носки обшлагами, жилетки из некогда богатой парчи, сейчас поблекшей и покрытой пятнами, потерявшие форму шляпы и панталоны, отвисшие на коленях и задах.

У них были мягкие и белые руки, не привыкшие ни к какому более полезному труду, чем писание обличительных статей против государства и тасовка игральных карт в «Ридотто». Их глаза светились отблеском былого величия.

Все они являлись сыновьями самых замечательных венецианских родов, имена которых при рождении заносились в «Золотую книгу». Немногие из них работали домашними учителями в состоятельных семьях. Было среди них несколько сводников и проституток. Большинство жило лишь на мизерные пенсии, которые им выплачивало государство, плюс жалкие цехины, которые они могли получить, продавая свои голоса в Большом совете.