— Правда! — отвечала душа, — но от чего? — от того, что я не могла остепенить моего воображения; от того, что мне скучны казались положительные расчеты жизни; мне надоело расчитывать каждый шаг свой; я лучше любила любоваться произведениями природы, искусства, не думать о завтрашнем дне, тешить себя мечтами воображения — не я, а ты, мой гений-хранитель, обуздывал его, когда оно вырывалось за неприступную границу… то была не добродетель — то было… наслаждение лени.

«Прошли годы. Ты яснее поняла жизнь; ты уверилась в ненависти к тебе твоей мачехи; помнишь, как она унижала твое девическое тщеславие; помнишь, однажды принесли тебе новый наряд, его блеском красиво оттенялись твои светлорусые локоны, ты оделась, подошла к зеркалу и едва, с невинною, чистою радостью, заметила, что ты не дурна, — как вошла твоя мачеха, сурово посмотрела на тебя, упрекнула тебя в том, что тебе и в мысль не приходило, она отняла у тебя твой прекрасный наряд, — тебе было очень горько, ты хотела заплакать, хотела идти жаловаться к отцу, и остановилась, скрыла свои слезы и с кротостию повиновалась…»

— Правда, но я боялась моей мачехи, я опасалась, чтоб от жалобы отцу не было мне еще хуже… то была не кротость, но тайный расчет, скрывавшийся в недосягаемой глубине рассудка.

«Прошли еще годы, отец по-прежнему был к тебе холоден, мачеха по-прежнему тебя ненавидела; не было уничижения, которого бы ты не претерпела, не было невинной утехи, в которой бы тебе не было отказано, не было слова, которое в обиду тебе не было бы перетолковано… ты все сносила с терпением…»

— Я боялась моей мачехи, знала ее власть над отцом моим…

«Прошло время, когда мачеха потеряла эту власть над отцом твоим; между ними появились холодность, раздор, упреки; ты могла воспользоваться этими минутами, ты могла открыть глаза отцу твоему, ты могла отомстить мачехе, ты могла отлучить ее от него — эти мысли приходили тебе в голову, но ты с трепетом отгоняла их, ты старалась напротив утишить гнев отца, ты старалась оправдать твою мучительницу, ты силилась восстановить между ними мир и согласие…»

— Так! но тайное чувство говорило мне, что когда отец ссорится с своей женою то мне еще хуже, в доме еще скучнее — и к тому же… льстило моему тщеславию, когда чужие дивились «моему поведению.

«Наступила перемена в твоей жизни… за тебя посватался человек, которого ты не любила и не могла любить; денежные дела твоего отца была расстроены; этим замужеством он думал поправить свое состояние; ты все это знала; знала, что тебя продавали — и ты повиновалась отцу, ты вышла замуж за человека тебе немилого, неспособного ни любить, ни понимать тебя…»

— Так, я страдала! но тайное чувство заставляло меня на все решиться, чтобы только выйти из родительского дома, и увы!., во мне шевелилось другое чувство: моим блеском, моим богатством, наконец, моим самоотвержением я думала нанести жестокий удар моей мачехе…

«Ты не обманулась — она возненавидела тебя еще более… а ты — ты осталась по-прежнему почтительною, покорною, — утешительницею отца, миротворицею в семействе…»

— Да! но в глубине моей я утешалась тем, что эта ненависть еще более возвышает мою добродетель в глазах людей, меня окружающих…

Гений задумался.

«Посмотри, — продолжал он, — вниз на эту пылинку для смертного взора, на это таинство для духовного; слышишь, оттуда долетают сюда то нестройные, то гармонические звуки, которые иногда сливаются со звуками живых райских ключей; это земля, на которой ты жила; важное место занимает в планетном мире этот чудный посредник между светом и тьмою, которого таинств и мы, чистые духи, вполне постигнуть не можем… смотри, земля то блестит яркими, могучиши лучами, которые освещают всю вселенную и преломляются даже о кристальные врата райских селений, то погружается в глубокий, болезненный сумрак; там день и ночь, восход и закат солнца служат символами его глубокого таинства, но люди не понимают их… Смотри, в укромном уголке сей обители, чета супругов плачет, благословляет и молится о тебе. Узнаешь ли ты их? Помнишь ли, когда ты однажды, и не впервые, грустила о своей жизни? Помнишь ли то роковое письмо, которое убедило тебя, что муж твой тебя обманывает, что он предпочитает тебе жалкую, презренную женщину, что ей посвящены все его минуты, а тебе и детям остаются на долю лишь упреки, досада и презрение; помнишь, как ясно тебе было, что муж забыл тебя; друзья твои, знакомые говорили тебе, что он не только не скрывает своего поведения, но явно пред всеми старается унизить тебя. Помнишь, в эту минуту явился пред тобою прекрасный молодой человек, робкий, смиренный, но с светлым умом, с пламенным сердцем; девственная слава уже осенила благородное чело его; он преклонил пред тобою колено, он заговорил тебе о любви… о! я знаю, любовь его была искренняя и все, что не было в ней преступление, было свято и непорочно. Он знал твою жизнь, глубоко сострадал он тебе, он хотел освободить тебя от презренных цепей, унести тебя в мир чудный, тебе до того еще неизвестный. С самоотвержения он хотел принести тебе в жертву все сокровища высокой души своей, согреть тебя дыханием любви и поэзии, посвятить тебя в таинства наслаждений, знаемых немногими, душа его вырывалась в словах, во взорах, в каждом движении, и магически на тебя действовала ты знала, ты верила, что он не обманывает тебя, ты жалела о нем, ты невольно трепетала… о, как боялся я тогда за тебя!., все было в твою пользу: и мнение света и мнение родных; твой брак с недостойным человеком мог быть разрушен, долгие счастливые дни могли быть твоим уделом, все бы оправдали тебя… но ты осталась непреклонна, чиста, непорочна.

«Долго длилась любовь его; ни твоя холодность, ни гнев, ни досаждения, не могли отклонить его от тебя; он страдал невыносимо; исчезла для него прелесть жизни — ты это знала, ты жалела о нем и осталась чиста и непорочна.

«Помнишь ли, однажды, вечером, дети твои спали, муж твой в объятиях недостойной прелестницы… ты сидела одна, ветер выл и наводил на тебя невыразимое уныние; тебе было очень грустно; ты вспомнила всю протекшую жизнь и с ужасом видела, что ты была одна, всегда одна; не было отзыва на твое сердце, жаждущее любви, не было даже ответной мысли на твою мысль. Печально ты вспомнила о прошедшем, еще печальнее смотрела в будущее. Тогда, невольно представлялся твоему воображению молодой человек, одних с тобою лет, умный, добрый, положивший к ногам твоим всю душу свою. Горькое, трудное было в тебе борение… в эту самую минуту он явился пред тобою; печать долгого, глубокого страдания была на лице его, рука его была холодна, она судорожно пожала твою руку и как огненные искры посыпались по твоему телу — о, как я трепетал тогда за тебя!..

«Ты смотрела на него, ты любовалась его прекрасным лицом, которое возвысилось еще красотою страдания… он говорил мало, но слова его прожигали тебя, ты упрекала себя в его терзаниях — о как трепетал я тогда за тебя! Я не мог проникнуть, что происходило в твоем сердце, в этом тайнике, которого глубины никто не может измерить; там все волновалось; чувства, мысли, быстрее молнии сменялись другим, то была непостижимая земля в первую минуту мировоздания!.. я видел одно, что ты терзалась, как только может терзаться душа человека — трепетал, я скорбел о тебе… но как был я удивлен, когда заметил, что мало-помалу улеглися в тебе буйные страсти, ты начала другой разговор, с мудростию змеиною ты дала другое направление его и своим мыслям, и что же? ты стала говорить о твоих болезнях, о твоих телесных недостатка, ты с намерением старалась им дать вид самый безобразный, представить их неизлечимыми, — отвратительными!!. С удивлением, радостию, горем я смотрел на чудный подвиг, который ты совершала. Где другая женщина, которая бы решилась на это? Для внуки Евы ничто не страшно, ни гнев, ни презрение — все перенесет она, но отвергнуться телесной красоты своей, но волею возбудить отвращение даже в постороннем — о, это был подвиг великий и я тщательно внес его в скрижаль твоей жизни. Ты не ошиблась в твоей цели, ты разочаровала молодого человека… горько и прискорбно тебе было, что в ту минуту, когда он увлекался к тебе прежними порывами любви, воспоминание о твоем странном рассказе производило в нем невольное содрогание и пламенная речь застывала на языке его.