И вот, спустя несколько лет со дня, а вернее ночи, их знакомства и двух недель со времени последней встречи, она вновь стояла перед ним.

– Привет, журналист Илья, – она так и продолжала его называть журналистом Ильей.

– Привет, – ее Илья был рад видеть, несмотря на нежелание общаться с кем-либо из знакомых.

– Опять жаждешь сенсаций? Увы, порадовать ничем не могу. В Багдаде все спокойно.

– Ну, и слава богу. Я, Наташ, больше тебя, вообще, на эти темы разводить не буду.

– Илья больше не журналист? – чуть обиженно, словно маленькая девочка, спросила она.

– Журналист, но другой ориентации.

– От кого, а от тебя не ждала, – рассмеялась она. – Вот почему ты со мной спать не хотел?

Илья тоже стало смешно:

– Я в профессиональном плане! – сквозь смех сообщил он.

– Ах, даже так! – не переставала подкалывать его Наташа. – Так это вообще класс!

С профессионалами в этой области сейчас напряженка – одни мальчики молоденькие да неумелые!

– Да ну тебя! Давай лучше сока выпьем! – музыка заглушала его слова.

– Давай! Только я все же чего покрепче. А тебе, и правда, лучше сочку – выглядишь паршиво. За что пить будем?

– За мою новую жизнь.

– За новую, так за новую. Но и старую не забывай, а то я обижусь!

– Не забуду, – заверил ее Далекий и осушил стакан с апельсиновым соком.

Анатолий Бортковский сделал головокружительную карьеру в самом начале девяностых годов. Говорили, что за собой он оставил кровавый след, тянувшийся от Калининграда до Владивостока. Сохранились фотографии, на которых Анатолий Бортковский, тогда более известный как Толя Адидас, стоит в кругу сурового вида мужчин в спортивных костюмах. На его массивной шее в те далекие годы болталась внушительного объема золотая цепь, а на груди красовалась надпись: "Что посмеешь, то и поимеешь". Когда Советский Союз разлетелся на мелкие осколки, Толя довольно быстро смекнул, что подобные ситуации случаются как минимум раз в семьдесят лет, а потому грех ей не воспользоваться. И он начал напряженно думать, как получить дивиденды со всеобщей разрухи. В смекалке отказать ему было трудно, а потому решение пришло в его коротко стриженную голову довольно скоро. Пришло решение, надо сказать, к нему в голову со стороны, в лице старого друга Мишки.

С Мишкой они были знакомы еще со школы. Вместе гоняли мяч по двору, вместе влюблялись в одних и тех девчонок, вместе расправлялись с обидчиками. Всегда были вместе. Когда в самом конце восьмидесятых подошло время идти в армию, они опять же вдвоем направились в военкомат и попросили, чтобы направили их в одну часть. Военный комиссар недоуменно поднял брови и поинтересовался, отчего молодыми людьми овладело подобное желание. Толик уже собирался поведать ему о неразлучной дружбе, но на его счастье Мишка раскрыл рот первым. Но не для того, чтобы ответить комиссару, а для того, чтобы окропить своей слюной ротовую полость школьного друга. Поцелуй получился длинным и красивым. Ошарашенный Толя не сопротивлялся и даже заработал в ответ языком. Когда Мишка, наконец, оторвал свои уста от пухлых Толиных губ, их глаза встретились сначала друг с другом, а потом и с глазами майора. Повисла пауза, вслед за которой последовала пространная Мишкина речь о крепкой мужской любви, которая может пострадать от долгой двухгодичной разлуки. Комиссар слушал молча, а потом каким-то замедленным движением разорвал две повестки, лежавшие перед ним на столе и сказал, чтобы никогда больше эти двое не переступали порога Военкомата. То был, пожалуй, первый случай, который показал, что в Мишке скрыт глубинные таланты и огромный потенциал.

Потом их пути разошлись. Мишка, парень головастый, поступил в институт и на время ушел в учебу. Толян же знаниями никогда не блистал, а потому направил свои стопы на механический завод, который находился через дорогу от его дома. Там его с радостью приняли на работу и поручили сборку каких-то деталей, название которых он так и не смог запомнить. На заводе Толе вполне нравилось, хотя некоторые вещи иной раз его и выводили из равновесия. Но главная проблема, с которой он столкнулся с первого же своего трудового дня, звалась Андреем Палычем.

Андрей Палыч был старшим по смене и всей своей рабочей душой ненавидел, когда работник безалаберно относится к трудовой деятельности. Толя же определенно попадал именно в эту категорию тружеников. С первых же минут знакомства Палыч, как запросто называли старшего в бригаде, окрестил Толю "мальчиком". По-другому он к нему не обращался принципиально. "Эй, мальчик! Ко мне подойди!" или "Мальчик боится испачкать пальчик", – если Толя брезгливо брался за грязную деталь. Ко всему прочему каждые полчаса новоиспеченный работник устраивал себе перекуры, которые затягивались минут на десять-пятнадцать, потом лениво возвращался к своему столу и долго думал. Думал Анатолий о многом. Точнее, думал он лишь об одной веще – как вырваться из этой дурацкой жизни, – но путей он придумывал немыслимое множество. Но жизнь, плутовка, сама все решила за него. Грянул девяносто первый год и развалился могучий Советский Союз, а вместе с ним ушла в прошлое и Толина пролетарская карьера.

Все произошло так неожиданно, что сам Толя толком ничего и не успел понять.

Просто однажды утром в его дверь позвонили, он открыл и впустил на порог студента Мишу – своего старого друга. Миша прошел в комнату, сбросив куртку на диван, сел в кресло и закурил. Молча выкурив сигарету, он затушил ее о землю в цветочном горшке и зажег следующую. И лишь после первой затяжки от второй сигареты он разразился пространной речью, суть которой сводилась к следующему: есть возможность сделать деньги – Толя ты мне очень нужен.

К моменту визита Мишки Толян и сам уже собирался бросать свой завод, с которым ему так и не удалось сродниться, не смотря на уверения в этом его коллег по цеху.

Он даже заготовил прощальную речь, которую собирался толкнуть перед Андреем Палычем напоследок. Толя представлял, как получив расчет, он зайдет в коморку Палыча и скажет: Уволился я, Андрей Палыч, дышите спокойно. А Палыч бросит ему в ответ: Давно пора,…, катись отсюда лесом. И вот тогда он подойдет к нему близко-близко, можно сказать вплотную и скажет, глядя прямо в глаза: Дурак ты, Палыч, дурак и место твое на заводе. А потом развернется и пойдет к проходной.

Дальше Толина фантазия вырисовывала два сценария. По первому, Палыч бросался за ним вслед, пытаясь нанести удар в район лица. По второму, Палыч должен был молча выслушать и остаться на своем месте. И в первом, и во втором случае Толя тоже все продумал досконально. Если бы Палыч рванул за ним, он бы резко развернулся и, сверкнув взглядом, нанес бы удар первым. Но не сильно, а так, легонько. Палыч ведь уже в возрасте. Жалко его. После этого удара старший по смене должен был по мысли Толи осесть на землю, после чего бывший сборщик бросил бы ему последнюю, можно сказать, крылатую фразу: Прощайте, Андрей Палыч, ваш мальчик уезжает навсегда! В ответ Палыч должен был промолчать, ибо такое парировать ему, как себе представлял это Толя, было бы просто не чем.

Второй сценарий был более реальным, а потому, думая о нем, Анатолий куда тщательнее прорабатывал все возможные диалоги. Итак, если бы Палыч промолчал, Толя бы нанес ему последний и решающий удар в их неравной схватке. Он обернулся бы уже у самой двери, возможно даже уже взявшись за ручку. Но затем замедлил бы свои и без того неторопливые движения, обернулся бы и тихо, почти шепотом, сказал бы: А знаете, ваша жизнь вполне ничего, вот только не хватает одной детали. (Палыч недоуменно поднимает брови – какой, мол?) Да, да, вы правильно меня поняли, совершенно верно. И здесь должно было прозвучать название той детали, которую в течении нескольких последних лет Толя собирал на заводе.

Естественно, услышав подобное, старый работяга еще больше бы удивился – причем здесь эта деталь, спросил бы он. И тогда Толя ему бы ответил просто и кратко: