И вот сегодня был парный прыжок. Я первый раз прыгала так, и мне должны были дать опытного напарника. Я очень надеялась, что мне дадут прыгнут с Валерой.

– Так, Суханов и Тимошенко, Василий, ты с Панченко пойдешь, Альберт – с Виктором, Регина…

– Давайте я с ней, Михал Иваныч.

– Давай, Валера. Присмотри там. Так, Левин – с Семеновым. Все, пошли, ребята.

Он сам со мной попросился! Он выступил вперед сам, он сказал это тем равнодушно-деловым тоном, который так ему шел, он взял меня в пару и повел к самолету, и проверил мне парашют, и потренировал перед взлетом расстановку рук… Он брал меня за руку, а ведь он уже больше года не брал меня за руку! И в полете мы сидели рядом и в тишине, потому что, когда все заглушает звук мотора, это на самом деле тишина, такая тишина! В этой тишине я слышала наш с ним разговор, которого не было, я ощущала его через комбинезон, я косила глазом и видела его лицо, я почти чувствовала его дыхание… А потом все начали вставать, мы тоже встали, он взял меня за руку крепко-крепко, сжал, как железом, поставил у двери, сказал: «Не бойся!», а я ничего и не боялась, и мы прыгнули.

И вот, когда нас вынесло из самолета, и мы полетели, я услышала, увидела, по губам прочитала, как он кричит: «Лети-и-им!» И поняла, что не там, за штурвалом, в герметичной кабине, а здесь, именно здесь он по-настоящему чувствует небо. Мне даже показалось, что я вижу, как он шепчет, как он говорит мне: «Небо! Видишь, это небо!» Но уверенности быть не могло, а переспрашивать потом я не решилась.

Мы приземлились в поле довольно удачно и близко друг от друга. Я поднялась на ноги и, таща за собой парашют, пошла к нему -сразу, без передышки, почти побежала. Мне не хотелось с ним расставаться. Мне было все равно, что он подумает обо мне.

И он тоже пошел, дошел до меня и обнял. Мы стояли обнявшись, и колоколы наших парашютов раздувало ветром, и тянуло нас в разные стороны, и оттого мы прижимались друг к другу все сильнее. Мы даже не пытались целоваться – это было не нужно сейчас. А потом он отпрянул чуть-чуть и, продолжая крепко держать меня и глядя куда-то вверх, сказал:

– Знаешь, мне бы по-хорошему-то… Мне бы десантником быть. Кишка оказалась тонка. Решил, что летчиком проще. Понимаешь?

– Понимаю.

Это был момент, когда мужчина признается женщине в своей слабости. И в этот момент его власть над женщиной становится еще сильнее. Никогда я его так не любила, как в этот момент.

– Хочешь летать со мной?

– Хочу.

– Хочешь, значит, будешь. Сделаем. Давай собираться – Иваныч с нас сейчас шкуру спустит.

Так, через три месяца, когда прошла уже стажировка, прошли экзамены и мы получили свои дипломы, где стояла специальность «бортпроводник», я обнаружила, что в колледже лежит заявка на меня из «Аэрофлота» с портом приписки «Пулково». Я не удивилась. Я знала, что раз Валера сказал: «сделаю», то он сделает. Я верила. Хотя мы эту тему не обсуждали больше ни разу.

Только в отделе кадров, уже оформив все бумаги, я вдруг осознала, что вот сейчас, в последний момент, все может сорваться. Вдруг не туда?! Не к нему?! Вдруг не удалось?! Когда меня привели к начальнику резерва, я трепетала и не смела поднять глаза. Я не знала, что буду делать, что мне сказать и как я буду жить дальше, если не попаду в один экипаж с Валерой. Мир мог рухнуть в любую минуту. Подошла какая-то женщина, спросила: «Новенькая? Куда ее?» – «В двенадцатый». – «А там разве есть места?» – «Есть, как же… Личарскую-то перевели, ушла на Москву. Шмель постарался, у него новая пассия». И мне уже:

– Что стоишь? Иди. Завтра в восемь на летучке представишься экипажу, примешь комплекты и будешь готовить самолет к вылету. Испытательный срок – три месяца, ну ты в курсе. Иди форму получай, чтоб завтра при полном параде была и с вещами – пойдешь в рейс.

Шмель – это было Валерино прозвище. От фамилии – Шмелев. «Не самая подходящая фамилия для летчика, – сказал он мне за неделю до этого дня, когда мы с ним возвращались из аэроклуба, – смеются много. „Полет шмеля“, говорят. Ничего, вот стану первым пилотом – сыграю я вам полет шмеля, заслушаетесь!»

Мы иногда уже уходили оттуда вместе. Хотя до общежития он меня не провожал и вообще наши с ним особые отношения не проявлялись ни в чем. А теперь вот начальник резерва говорит, как о само собой разумеющемся, что у Шмеля новая пассия… Это я – его новая пассия. И чтобы освободить мне это место, он сделал так, что из экипажа убрали какую-то другую стюардессу. Может быть, старую его пассию.

Так оно и оказалось: когда на следующий день меня представляли экипажу, я встретила там ту самую высокую блондинку, которую неизменно видела с Валерой на посадке. Я увидела ее еще в коридоре. Она стояла и разговаривала с Валерой, и взгляд, которым она меня смерила, сомнений не оставлял: она уходила и она была страшно зла на меня. Я поздоровалась и прошла мимо – в комнату 218, куда мне велено было явиться.

«Вас приветствует экипаж самолета и командир корабля пилот первого класса Андрей Сергеевич Скворцов» – вот что мне предстояло отныне говорить. Скворцов оказался очень милым, по крайней мере на первый взгляд, седоватым сухощавым человеком лет пятидесяти. Пожал мне руку и указал на кресло у стола. Еще там были штурман Николай Рудольфович, второй Николай, бортинженер – «можно просто Коля», трое проводников – Оля, Галя и Костя (по новым правилам полагался уже один мужчина-бортпроводник на экипаж) и подошедшие Валера с Личарской. А еще начальство и несколько других экипажей – летучка была общей.

Представлял меня начальник резерва.

– У нас, как вы знаете, в экипаже замена – Саша Личарская от нас уезжает в Москву, ее забирает головная контора, исключительно на международные рейсы, как старшего бортпроводника. Саша, с повышением, дай бог тебе там удачи, и спасибо за работу. Все остальные пожелания – в неофициальном порядке. На ее место (тут, как мне показалось, начальник слегка запнулся – или даже растянул слегка паузу, специально) – на ее место приходит Регина Соколова, только что из колледжа. Принимайте нового человека, всему учите, все-все показывайте. Оля, введете в курс дела, на испытательный срок под вашу ответственность. Так, теперь перейдем к маршрутам…

Оля была старшей смены – мое непосредственное начальство. После летучки она повела меня на борт показывать место работы, а Валера, перехватив в коридоре, когда никто не видел, сказал:

– Ну что, ты своего добилась. Сегодня в час летим. Теперь не подведи.

– Я не подведу, правда! – Взять его за руку я уже не успела, он убежал.

Бросил на ходу:

– Потом, потом. Времени теперь будет хоть отбавляй.

В комнате отдыха экипажа, куда завела меня сперва полноватая сероглазая Оля (ей было уже хорошо за тридцать, и дома из полета ее ждал с бабушкой десятилетний сын), я опять столкнулась с Личарской, забиравшей из шкафчика свои вещи. Шкафчик переходил теперь «по наследству» мне, и стоило мне сделать к нему шаг, как меня просто окатило волной ненависти – таким взглядом встретила меня эта Саша и стала еще яростней швырять содержимое шкафа в сумку. Пилотов рядом не было. Оля, быстро оценив ситуацию, сказала:

– Ладно, Сашка, мы с тобой еще увидимся, а я новенькой пойду покажу, где товар принимать, работать-то надо кому-то, – и увела меня за дверь с надписью «кастелянша», забирать чистые полотенца.

Потом три часа мы вместе с Костей, в обязанности которого входило таскать тяжести, провели на приемке – еда, вода, выпивка, одноразовая посуда, кофе, чай, шоколад – надо было пересчитывать, проверять качество, расписываться в ведомостях… Когда Костя с очередной порцией товара ушел к самолету, Ольга, оторвавшись от пересчета каких-то упаковок, сказала:

– Ты на Сашку не обижайся. Ей тяжко. А ты сама еще неизвестно что за человек.

– Я не обижаюсь, что вы…