Есть. Вы, оравшие: «В лоск залускали, рассори́л Россию подсолнух!» — посмотрите в работе мускулы полуголых, голодных, сонных. В пустырях ветров и снега бред, под ногою грязь и лужи вместе, непроходимые, как Альфред из «Известий». Прославлял романтик Дон-Кихота,— с ветром воевал и с ду́хами иными. Просто мельников хвалить кому охота — с настоящей борются, не с ветряными. Слушайте, пролетарские дочки: пришедший в землю врыться, в чертежах размечавший точки, он — сегодняшний рыцарь! Он так же мечтает, он так же любит. Руда залегла, томясь. Красавцем в кудрявом дымном клубе — за ней сквозь камень масс! Стальной бурав о землю ломался. Сиди, оттачивай, правь — и снова земли атакуется масса, и снова иззубрен бурав. И снова — ухнем! И снова — ура! — в расселинах каменных масс. Стальной сменял алмазный бурав, и снова ломался алмаз. И когда казалось — правь надеждам тризну, из-под Курска прямо в нас настоящею земной любовью брызнул будущего приоткрытый глаз. Пусть разводят скептики унынье сычье: нынче, мол, не взять и далеко лежит. Если б коммунизму жить осталось только нынче, мы вообще бы перестали жить. Будет.
Лучше всяких «Лефов» насмерть ранив русского ленивый вкус, музыкой в мильон подъемных кранов цокает, защелкивает Курск. И не тщась взлететь на буровые вышки, в иллюстрацию зоо́логовых слов, приготовишкам соловьишки демонстрируют свое унылейшее ремесло. Где бульвар вздыхал весною томной, не таких любовей лития,— огнегубые вздыхают топкой домны, рассыпаясь звездами литья. Речка, где и уткам было узко, где и по колено не было ногам бы, шла плотвою флотов речка Ту́скарь: курс на Курск — эСэСэСэРский Гамбург. Всякого Нью-Йорка ньюйоркистей, раздинамливая электрический раскат, маяки просверливающей зоркости в девяти морях слепят глаза эскадр. И при каждой топке, каждом кране, наступивши молниям на хвост, выверенные куряне направляли весь с цепей сорвавшийся хао́с. Четкие, как выстрел, у машин эльвисты. В небесах, где месяц, раб писателин, искры труб черпал совком, с башенных волчков — куда тут Татлин! — отдавал сиренами приказ завком. «Слушай! д 2! 3 и! Пятый ряд тяжелой индустри́и! 7 ф! Доки лодок и шестая верфь!» Заревет сирена и замрет тонка, и опять засвистывает электричество и пар. «Слушай! 19-й ангар!» Раззевают слуховые окна крыши-норы. Сразу в сто товарно-пассажирских линий отправляются с иголочки планёры, рассияв по солнцу алюминий. Раззевают главный вход заводы. Лентами авто и паровозы — в главный. С верфей с верстовых соскальзывают в воды корабли надводных и подводных плаваний. И уже по тундрам, обгоняя ветер резкий, параллельными путями на пари два локомотива — скорый и курьерский — в свитрах, в кепках запускают лопари. В деревнях, с аэропланов озирая тыщеполье, стадом в 1000 — не много и не мало — пастушонок лет семи, не более, управляет световым сигналом. Что перо? — гусиные обноски! — только зря бумагу рвут,— сто статей напишет обо мне Сосновский, каждый день меняя «Ундервуд». Я считаю, обходя бульварные аллеи, скольких наследили юбилеи? Пушкин, Достоевский, Гоголь, Алексей Толстой в бороде у Льва. Не завидую — у нас бульваров много, каждому найдется бульвар. Может, будет Лазарев у липы в лепете. Обозначат в бронзе чином чин. Ну, а остальные? Как их сле́пите? Тысяч тридцать курских женщин и мужчин. Вам не скрестишь ручки, не напялишь тогу, не поставишь нянькам на затор… Ну и слава богу! Но зато — на бо́роды дымов, на тело гулов не покусится никакой Меркулов. Трем Андреевым, всему академическому скопу, копошащемуся у писателей в усах, никогда не вылепить ваш красный корпус, заводские корпуса. Вас не будут звать: «Железо бросьте, выверните на спину глаза, возвращайтесь вспять к слоновой кости, к мамонту, к Островскому назад». В ваш столетний юбилей не прольют Сакулины речей елей. Ты работал, ты уснул и спи — только город ты, а не Шекспир. Собинов, перезвените званьем Южина. Лезьте корпусом из монографий и садов. Курскам ваших мраморов не нужно. Но зато — на бегущий памятник курьерский рукотворный не присядут гадить во́роны. Вас у опер и у оперетт в антракте, в юбилее не расхвалит языкастый лектор. Речь об вас разгромыхает трактор — самый убедительный электролектор. Гиз не тиснет монографии о вас. Но зато — растает дыма клуб, и опять фамилий ваших вязь вписывают миллионы труб. Двери в славу — двери узкие, но как бы ни были они узки́, навсегда войдете вы, кто в Курске добывал железные куски. [1923] |
