Как и следовало ожидать, этот «брак по расчету» оказался тяжелым и для Александра, и для Елены. (Делу не могло помочь даже и то обстоятельство, что «супруги взаимно любили друг друга и жили в мире» (93, 555).) Над Еленой постоянно довлела деспотическая воля ее могущественного отца, который через своих доверенных лиц настойчиво руководил поведением дочери. Очевидно, она искренне прониклась значимостью своей миссии для московского дела и старательно исполняла указания Ивана III. В послании к родителям в ноябре 1497 года Елена клянется: «Нолны (не раньше, чем. — Н. Б. ) меня в животе (в живых. — Н. Б. ) не будет, тожъ отца своего наказ забуду» (9, 241). Понятно, что непреклонность Елены и ее явная связь с московским двором вызывали раздражение папского престола и полонизированной части литовской знати. Сопровождавшие ее бояре и духовенство были вскоре отосланы назад в Москву, а обещанная ей особая православная церковь во дворце так и не была построена. Княгиню настойчиво убеждали принять католичество. Ситуация усугублялась тем, что отношения между Москвой и Вильно по-прежнему оставались крайне напряженными. Вопреки обещаниям, данным в период сватовства, Иван III не собирался оказывать помощь Литве против крымских татар и молдавского правителя Стефана. Вместо этого «государь всея Руси» продолжал захватывать под тем или иным предлогом все новые и новые пограничные волости. В ответ на это литовцы притесняли русских купцов и не пропускали едущих в Москву из других стран послов.

Узнав о том, что Елену склоняют к перемене веры, Иван тайно передал ей, чтобы она ни в коем случае не соглашалась на это и даже готова была бы, если придется, принять мученический венец. Одновременно он принялся грозить Литве войной в защиту своей дочери.

Трудно сказать, сколь искренен был князь Иван в роли адепта православия и непримиримого бойца с «латинством». Собеседник Фиораванти и покровитель новгородских еретиков, друг крымского хана и притеснитель московских митрополитов — он, несомненно, был умным, трезвым и довольно циничным человеком. Только такой человек мог приоткрыть двери в Московию для всякого рода полезных иностранцев. Однако, приоткрыв заветную дверь, он тут же подставил ногу, дабы она не распахнулась слишком широко.

Вместе с тем вся его деятельность как «собирателя Руси» требовала того особого рода вдохновения, которое может дать только вера в высшее значение поставленной цели. Очевидно, князь Иван был человеком религиозным, однако достаточно свободным во всем том, что касается формальной стороны дела. При этом он чтил обряды, знал таинственную магию ритуала. Он блестяще умел разыгрывать действо «священной войны», пробуждавшее в людях великую силу религиозного энтузиазма. В этом действе великий князь был циничен как режиссер и почти искренен как исполнитель одной из главных ролей.

Человек дела, Иван постоянно помнил о том, что своим благочестием должен подавать надлежащий пример окружающим. Помимо этого, его многочисленные военные предприятия при всей их тщательной подготовке всегда таили в себе значительную долю риска. Государю постоянно нужна была надежда на благоволение Всевышнего. Отсюда то суеверное внимание к мелочам — датам, совпадениям, знамениям, — которое легко заметить в поведении нашего героя.

Литва не хотела войны с Москвой, как когда-то Москва всеми силами избегала войны с Литвой. Однако великий князь Александр во второй половине 90-х годов сделал целый ряд опрометчивых шагов, способствовавших обострению ситуации и в конце концов — началу военных действий. 24 июля 1499 года между Литвой и Польшей была подписана новая уния (так же как и уния 1413 года — в местечке Городло), устанавливавшая «вечный союз» двух государств. Усиливается натиск католической церкви на православную часть населения. Этому содействовали и нестроения среди самих православных. Весной 1497 года всецело преданный православию киевский митрополит Макарий был захвачен отрядом разбойничавших в Киевской земле крымских татар и убит где-то возле Мозыря. В результате сложной интриги католиков его преемником на киевской кафедре (с постоянным местопребыванием в Вильно) стал Иосиф I Болгаринович — тайный, а вскоре и явный поборник церковной унии. В 1500 году он открыто известил папу Александра VI о своей готовности принять Флорентийскую унию (93, 559). Среди причин, подтолкнувших митрополита Иосифа к этому рискованному шагу, едва ли не главной было ущемление прав православной части населения Великого княжества Литовского. Вступив в унию, православные иерархи и их паства надеялись избавиться от притеснений со стороны католиков.

Однако намерения митрополита Иосифа встретили отпор не только со стороны ревнителей православия, но также — как ни странно! — со стороны католических прелатов Литвы и Польши. Последние считали, что условия Флорентийской унии, позволявшие православным сохранять свои традиционные обряды, были слишком либеральными. Они требовали от православных, по существу, полного перехода в католичество. Позиция великого князя Литовского Александра по отношению к инициативе митрополита Иосифа отличалась двуличием: формально поддерживая обращение православных в унию, Александр вместе с тем тайно убеждал папу Александра VI не соглашаться на просьбу митрополита Иосифа (158, 79). В обоснование этого великий князь ссылался на враждебность «схизматиков» по отношению к католикам и на неправильность в совершении ими важнейших церковных обрядов. В итоге папа изъявил готовность возобновить унию в Литве, но на таких условиях, которые были абсолютно неприемлемы для православных. Идея митрополита Иосифа — а вместе с нею и надежда на «мягкую» интеграцию православных в состав польско-литовского государства — потерпела неудачу. Потребовалось еще целое столетие, наполненное громом Реформации, для того чтобы Рим умерил свои амбиции и проявил готовность возродить унию в западнорусских землях на приемлемых для православных условиях…

Вязкие и неопределенные отношения между Москвой и Вильно, установившиеся во второй половине 90-х годов XV века, могли бы сохраняться достаточно долго. Перейти к решительным действиям заставила новая волна выездов литовской православной знати на московскую службу весной 1500 года. Все перебежчики, разумеется, объясняли свой поступок невозможностью выносить притеснения католиков. Однако за этой благочестивой риторикой угадывался и трезвый расчет. Иван III через своих агентов уже давно вел с литовскими православными князьями тайные переговоры, обещая в случае согласия дружбу и покровительство, а в случае отказа — войну и потерю княжения. Принимая во внимание беспомощность великого князя Литовского, князья поневоле вступали в опасную «дружбу» с московским деспотом.