Нам сообщают еще о том, что арестован меньшевик Ласман. Мы с Пашенькой расспрашиваем о нем. Офицер заходит в комнаты арестованных, спрашивает Ласмана, но его нигде нет… Может быть, уже где-нибудь лежит, как и бедняга Ямпольский…
Еще накануне разнесся слух, что последний эшелон не уехал… Началась канонада и машинист сбежал. Все бросились с поезда врассыпную. Говорят также, что где-то под Яреськами или Сагайдаком перехвачен поезд с исполнительным комитетом. Алексеев и Дробнис будто бы повешены… У меня сжимается сердце… В числе последних, стремившихся на вокзал, когда мы оттуда уезжали, — я увидел Дитятеву. Это молодая девушка, искренно убежденная большевичка, прекрасная натура, детски чистая и преданная. Это она несла ночью 2 миллиона из казначейства для детских колоний. Она совершенно забывала о себе, думая только о других и о деле… Что-то теперь с нею?.. Какая судьба постигла этого полуребенка, созданного из того психического материала, из которого создавались святые, и кинутого теперь в эту дикую свалку?..
20 июля (2 августа)
17 июля (старый стиль) был у нас Серг‹ей› Петр‹ович› князь Львов35, муж нашей знакомой по Ессентукам Ел. Ив. Львовой. Он занимает у добровольцев видное военное положение. Производит приятное впечатление, но… начался разговор на разных языках. Меня он не застал, беседовал с семьей… грабительский погром, три дня производившийся в Полтаве, называет народным гневом, разразившимся над евреями, и т. д. Человек очень благовоспитанный и потому, когда пришел ко мне во второй раз, то уже мы на разных языках не говорили.
Я отдал в возобновившийся «Полтавский День» статью, в которой говорил о событиях, о грабежах и т. д. А. Я. Имшенецкий36 говорил у нас, что они не пытались даже представить эту статью в цензуру, хотя она была далеко не так резка, но начинать беседу с читателем, минуя такие события, — я считал прямо невозможным. Редакция начала с славословия и скользнула мимо грабежей кратким замечанием, что, к сожалению, радость омрачилась некоторыми прискорбными событиями и т. д. Вчера я опять отдал статью, озаглавленную «Лови комиссара!», где говорил об опасности доноса и безоглядных арестов… Сегодня статья не появилась, и мне даже не сообщили о причинах. С кадетами, по-видимому, каши не сваришь.
Продолжают кое-где твориться мрачные вещи. В Никольском переулке, рядом с нами, расстреляли женщину. Расстрелял некий Железняк на почве личных столкновении некоей Руденко с истинной мегерой, его женой. Сильно опасаюсь, что расстреляны 4 человека, самовольно задержанных частью якутского полка в кадетском корпусе. Константин Иванович говорил в корпус по телефону с воспитателем Шереметовым. Он признал, что есть 4 заключенных. А вчера, когда я пришел к Ромашкевичу, заступающему место директора, — их уже не было и куда и кто их отвел, — неизвестно… Вчера же приходил П. Н. Малама, которому я говорил о том, что в корпусе есть нечто вроде застенка, и сообщил Авд‹отье› Сем‹еновне› шепотом, что он не советует мне ходатайствовать за Финтиктикова (один из арестованных в кадетском корпусе)… Это может «скомпрометировать» (!). Там же сидел Ив. Влад. Рыбальский, который арестован за то, что у него бывал Дробнис. Рыбальского выпустили. Этими арестами распоряжается какой-то Гринев.
Расстреляли несколько китайцев. Большевики поставили их на карауле в разных местах на южном вокзале и… забыли снять с караула. Когда пришли деникинцы, — они стояли на местах, ничего не понимая, и только твердо помнили, что снять их может только их разводящий. Очевидец рабочий рассказывал мне, что одного из этих несчастных застрелили при нем! Он до конца не отдавал винтовку.
— Ну, китайцы!.. — с пренебрежением сказал один из обывателей, старающийся тоже прекратить зверства.
Приходил утром Ромашкевич, воспитатель корпуса, исполняющий теперь должность директора. Вчера был у него: порядок в кадетском корпусе еще не восстановлен, но некоторые воспитатели и канцелярия уже внедрились в бывшее здание большевистского красноармейского штаба. Там же стоит якутский полк, и там же почему-то держат некоторых арестованных. В том числе держали какого-то Финтиктикова. Молоденькая жена его приходила ко мне в тревоге. Он служил у большевиков смотрителем склада, и ему приходилось проходить мимо корпуса с красной кокардой и револьвером. Место было безобидное, коммунистом он не был, но… его видели кадеты (он еще очень молодой человек). Когда он шел к себе на квартиру с женой, его догнал кадет верхом и пригласил «старого знакомого» следовать за ним. Привел в корпус, и тут его арестовали. Мы с Ляховичем говорили третьего дня вечером по телефону с кадетским корпусом. Воспитатель Шереметов навел справки и ответил, что действительно есть трое или четверо — не помню, — заключенных, но на вопрос, есть ли Финтиктиков, — отвечать отказались… На следующий день я пошел к Ромашкевичу, знакомому мне по обществу помощи военнопленным37 и еще потому, что я много хлопотал по поводу корпуса и ареста воспитателей. Он только что переселился в свою прежнюю разгромленную большевиками квартиру. Выслушав меня, принял большое участие в этом деле, обошел здание, расспросил и узнал, что офицеры якутского полка приводили арестованных, хотели поместить в карцер, но там не оказалось решетки; поэтому поместили в помещении бывшего склада провизии. Сегодня арестованных уже нет…
Что с ними сделано — неизвестно… Есть основание думать, что их бессудно расстреляли, несмотря на приказ…
Ко мне явился вчера Андр. Ник. Емельянов, а сегодня Викт. Ив. Дмитренко с женой и дочерью. Они рассказали, что неподалеку от нас в Ново-Николаевском переулке офицер (выслужившийся из солдат) Железняк арестовал, избил и затем расстрелял некую Руденко. Жена этого Железняка — женщина отвратительного поведения, не давала покоя соседям, кутила с красноармейцами и т. д. Соседи ходили жаловаться, но «Железнячиха» уверила большевиков, что это ее преследуют контрреволюционеры. Теперь пришел муж, добровольческий офицер, вмешался в этот спор, порешил его своим судом. По жалобе жителей Железняк и Железнячиха были арестованы, но теперь оба свободны. Так как Железняк врывался уже в квартиры и других жителей маленького переулка, грозя и им, — то теперь в переулке трепет. Эту ночь в нем не спали напролет. Я говорил в телефон 3-го участка городской стражи (бывшая милиция). Обещали наблюдать, но… людей нет.
Дело это — полная параллель с делом большевика Кулика, также сводившего семейные счеты в Прасковеевке.
22 июля (4 августа)
Вчера, поздно вечером, звонок, являются две женщины. Одна заплакана. Это — Мария Федор‹овна› Царингер. Ее две дочери служили в чрезвычайке, одна машинисткой, другая регистраторшей приезжих. Их теперь арестовали и… отвели в кадетский корпус. Я звонил по телефону, Костя тоже, но на сей раз ничего не могли добиться толком. Сказали только дежурному воспитателю, чтобы передал о новом аресте Ромашкевичу.
Наутро опять известие: никого в корпусе нет. По-видимому, еще два бессудных расстрела. У меня был Ив‹ан› Владимирович Рыбальский. Он сам сидел в кадетском корпусе. Его арестовали по доносу, что у него бывал Дробнис. Это верно: у них старое знакомство, но Рыбальский не большевик и, встретившись со старым знакомым, упрекал его и с ним спорил. На почве личной ссоры с домохозяином Коганом какая-то Перниц (жилица) донесла и на Когана и на Рыбальского. Явились офицеры, сильно под хмельком, арестовали Рыбальского, а жену Когана (которого не застали) избили шомполами (засвидетельствовано врачами). Из офицеров Рыбальский помнит фамилии Шебеко и Катарского. Особенно грубо вел себя Шебеко. Когда Рыбальского привезли в комендатуру, то он на избиение женщины пожаловался коменданту. Тот ответил, что «на офицеров Добровольческой армии жаловаться нельзя». Потом отвезли Рыбальского в корпус. По его словам, там арестованными распоряжался Катарский. Вел себя корректно и на следующий день сказал: «Мне, кажется, приходится извиниться».
