Он поднял глаза и посмотрел на перекресток, левее светофора. Несколько рабочих в касках, похожие на терпеливых пауков, забравшихся на строительные леса, копошились на многометровой высоте, а позади лесов виднелся фасад старинного массивного здания с балконами и кариатидами. От широких окон кое-где остались черные дыры, через которые открывались опустошенные внутренности дома с кусками гипса и цемента, свисавшими с еще оклеенных стен. Почти все кариатиды были обезглавлены. Там, где, по всей видимости, находился парадный вход, висела густая зеленая сетка, позволявшая разглядеть внутри только тени. Из разных башенок и выступающих частей здания росли нелепые пучки травы безукоризненно зеленого цвета. Деметрио увидел, что один из рабочих сделал неловкое движение и вот-вот упадет. Его товарищи тут же приблизились, плетя паутину, к тому месту, где он держался рукой за настил, не слишком рассчитывая на веревку, тянувшуюся от его талии к крыше массивного здания. Как только его водворили обратно, все снова гармонично задвигались, объединенные конструкцией лесов. Пешеходик на стекле светофора замигал и к тому времени, когда Деметрио спохватился, настороженно, как электронный хамелеон, окрасил себя в зеленый цвет. Народ ринулся в обоих направлениях. Растерявшись, Деметрио не знал, что делать: ступить на белые полосы или остаться и наблюдать за рабочими на лесах. Ему показалось, что на него, бросившего якорь перед зеленым сигналом светофора, смотрит весь проспект, но он продолжал стоять, рассматривая необычный свежий мох под мышкой одной из безголовых кариатид, и вот уже светофор затикал, водители крепче стиснули руль, весь перекресток завибрировал, готовый взреветь, и тут Деметрио бросился бежать по зебре. Когда он добрался до другого тротуара, взревевшие моторы обдали ему спину горячим воздухом.
В центре витрины стоял настольный футбол, вокруг него с одной стороны лежали мячи, с другой — куклы. В каждом углу было несколько пулеметов, лазерных и не лазерных, полное снаряжение для Вьетнама, набор шпаг и светящихся кинжалов. Сверху свисали гирлянды и переливающиеся венцы Иисуса, смешивая свой блеск с уличными огнями по другую сторону витрины. Внизу, между отражением балконов серого здания, рядом с белокурыми куклами красовались тролли, эльфы и галактические супергерои, похожие на уродливых юных карликов. Деметрио вошел в магазин; коробки, велосипеды и снова коробки громоздились на его пути. Он подошел к прилавку и положил на него тот пакет, который нес под мышкой. Продавщица с глазами сомнамбулы подняла на него вопросительный взгляд, он указал на пакет, продавщица поглядела на пакет и снова подняла на Деметрио свои бесстрастные глаза. Он нетерпеливо раскрыл пакет и извлек из него пазл на пятьсот деталей с фотографией горных сумерек на берегу большого озера. Продавщица погрузилась в созерцание пурпурного пейзажа и беспокойного колебания воды, потом снова обратила на Деметрио свой равнодушно-вопрошающий взгляд. Он легонько постучал ладонью по фотографии и сказал: вот, возьмите, это не годится. Что значит не годится? Вы о пазле? Да, да, он бракованный. Бракованный? этого не может быть, сеньор. Я вам говорю, этот пазл не годится. Почему вы так уверены? Потому что я не могу его сложить, он не складывается, со мной это впервые за двадцать лет. Продавщица как будто проснулась или получила удар током, она испуганно посмотрела на него, плавно, как на колесиках, повернулась и поплыла звать другую женщину, толстуху постарше, и после напряженного диалога с подчиненной та подошла, чтобы любезно вернуть Деметрио деньги. Сладким голосом, поколыхав грудью, она предложила обменять пазл, но Деметрио ответил, что не хочет, забрал деньги и, не попрощавшись, ушел.
LXIII
Мартин написал им, что на следующей неделе приедет из Неукена, но в тот же день, когда они с матерью получили письмо, позвонил вечером с вокзала Конститусьон и сказал, что уже выезжает к ним на такси. Деметрио почти два года не видел брата — тот не хотел навещать их с самого первого лета военной службы, и еще меньше, когда узнал о смерти отца. На похоронах мать оплакивала двоих: мужа, которого больше никогда не увидит, и сына, которого больше не хотела видеть. Но Деметрио решение Мартина совсем не удивило. Не присутствовать на прощании и похоронах — это было все равно что вылететь из школы или исчезнуть с девчонкой во время каникул, то есть проявить неуважение к отцу, назначившему Мартина без его согласия старшим в семье после себя. С тех пор как Мартин начал проявлять своеволие, Деметрио рос между преклонением перед мятежной, сильной личностью брата и необходимостью заменять его и даже принимать сторону отца в каждом их противостоянии. Мартин убеждал Деметрио, что он, младший брат, ведет себя предательски — из-за его покорности семья (если не считать одного сына) стала такой, как требовал отец.
В то утро Деметрио спорил с матерью. Сначала она заявила, что и слышать не хочет о наглеце, не пожелавшем проститься с покойным отцом, но Деметрио убедил ее воспользоваться шансом, поговорить со старшим сыном и восстановить отношения. Может быть, он попросит прощения, сказал Деметрио — самому себе он не мог не признаться, что мечтает увидеть Мартина. Уже в полдевятого мать не только поменяла мнение, но начала печь сырный пирог, готовясь к встрече сына. Деметрио предпочел не напоминать ей, что это он, а не брат, всегда просил ее приготовить на свой день рождения сырный пирог. Я очень нервничаю, сынок, — призналась она с затуманенными глазами, обнимая его на кухне.
Без пяти девять Мартин уверенно вошел в дом. Он остановился перед матерью, позволил ей несколько раз поцеловать себя в щеку, потом повернулся к Деметрио, который ждал, не зная, что делать: протянуть брату руку или броситься его обнимать. Мартин изменился. Вернее, изменились его манеры, мимика, но черты лица, если не считать двухдневной щетины, оставались точно такими, какими их помнил Деметрио. Мартин подошел и энергично похлопал брата по спине, толкнув широкой грудью в грудь. Но когда Деметрио хотел его обнять, Мартин уже отстранился и замер навытяжку перед дверью гостиной, словно ждал приглашения войти и сесть. Мать потянулась за его рюкзаком, но Мартин сдержанно отвел ее руку и бросил его на кресло в гостиной. В форме и сапогах Мартин выглядел высоким, намного выше отца.
Ужин прошел в расспросах, прерываемых томительным молчанием. Мартин на все отвечал с готовностью, но отчужденно, как будто от него требовался лишь точный отчет о его действиях. Положением в гарнизоне он доволен. После срочной службы его назначили командиром отделения и скоро произведут в ефрейторы. Деметрио заметил, что за едой мать несколько раз пыталась перевести разговор на прошлое, на Барилоче, но ей это не удалось. Однако вся осторожность матери и все расчеты Деметрио оказались разбиты, когда Мартин, съев ужин и неохотно поковыряв вынутый из духовки сырный пирог, вдруг спросил: и как же умер старик?
Перед сном братья сели на кухне поговорить. На столе стояла бутылка красного и сифон. Деметрио узнал, что Мартин познакомился с девушкой из Рио-Негро и больше года назад они обручились. — Поэтому ты не звонишь? — спросил он Мартина, стараясь показать, что они заодно. — Нет, Деметрио, — ответил брат, — это она уговорила меня вас навестить. Навестить для чего? Откуда я знаю, для чего, чтобы увидеться, посмотреть, как дела. Деметрио налил себе еще стакан вина. — Кроме того, — продолжал Мартин, — сейчас, когда я вижу мать, я понимаю, что правильно сделал. Если б ты приехал раньше, ты тоже сделал бы правильно, Мартин, не прикидывайся дурачком. Брось, Деметрио, ты не знаешь, чего мне стоило решиться к вам приехать, этого ты никогда не сможешь понять, потому что никогда не уезжал, всегда был тут, под крылышком, но зато теперь мне… Зато теперь что, Мартин, что, разве ты не понимаешь, что мог приехать намного раньше и все было бы проще. А ты не понимаешь, что сейчас все совсем не так, как было бы раньше, потому что мама очень, очень сдала за три года? Деметрио не ответил. Они немного помолчали. Послушай, ты и я, мы могли изменить нашу семью, — заговорил, наконец, Мартин, — ты принял решение, кому из нас оставаться за бортом: мне или отцу, а мама смирилась бы с любым вариантом. Ты оставил меня в одиночестве, — продолжал он, — теперь в одиночестве вы, а у меня все офигительно; так что заботься о матери, расплачивайся с ней за ее жертвы, а у меня долгов нет, поэтому я тебе и говорю, что у меня все офигительно, Деметрио, в жизни всегда так. Когда-нибудь ты это поймешь.
