— Спасибо. Я знала, что вы за меня порадуетесь, — поблагодарила мисс Корнелия. — Поэтому я и сообщила вам первым.

— Только нам жаль терять добрую соседку, дорогая мисс Корнелия. — До Энн постепенно доходил смысл сказанного, и ее охватило чувство сентиментальной грусти.

— Да вы меня и не потеряете, — безо всякого намека на сентиментальность заявила мисс Корнелия. — Неужели вы думаете, что я соглашусь жить в одной деревне со всеми этими Макалистерами, Эллиоттами и Крофордами? Боже меня упаси! Маршалл поселится у меня в доме. Мне надоело возиться с батраками. А уж Джим Хейстингс, который у меня сейчас, хуже всех прочих. Только чтобы от него избавиться, стоит выйти замуж. Вчера опрокинул маслобойку и разлил сметану по всему двору. И думаете, хоть чуточку смутился? Как же! Глупо заржал и сказал, что сметана — отличное удобрение. Одно слово — мужчина! Мне не хватало двор еще сметаной удобрять!

— Я тоже от всей души желаю вам счастья, — серьезно проговорил Джильберт. — Вот только, — добавил он, не удержавшись от соблазна поддразнить мисс Корнелию, — боюсь, что вашей независимости пришел конец. Маршалл Эллиотт — кремень человек.

— Мне и нравятся люди, которые, если уж что решат, то стоят на своем, — ответила мисс Корнелия. — Не то что Амос Грант, который когда-то за мной ухаживал. Не человек был, а флюгер. Прыгнул однажды в пруд, чтобы утопиться, а потом передумал и выплыл. Одно слово — мужчина! Маршалл бы обязательно утопился.

— И характер у него, говорят, вспыльчивый, — упорствовал Джильберт.

— У всех Эллиоттов вспыльчивый характер. И очень хорошо! Вот будет весело его доводить. И потом, вспыльчивый человек быстро отходит, и тогда из него хоть веревки вей. А человек, который никогда не злится, только выводил бы меня из себя.

— Но он же стоит за либералов, мисс Корнелия!

— Это верно, — с некоторой грустью признала та. — И консерватора из него не сделаешь. Но, во всяком случае, он пресвитерианин. Придется этим удовольствоваться.

— А если бы он был методистом — тогда вы пошли бы за него замуж?

— Нет. Политика — дело земное, а религия — и земное, и небесное.

— Когда же будет свадьба? — спросила Энн.

— Примерно через месяц. Я буду венчаться в темно-синем шелковом платье. И я хотела вас спросить, Энн: как вы думаете, можно к темно-синему платью надеть фату? Мне всегда хотелось венчаться в фате. Маршалл говорит: какая разница — поступай как знаешь. Одно слово — мужчина!

— Ну и почему вам не надеть фату, если хочется? — спросила Энн.

— И на что же это будет похоже? — воскликнула мисс Корнелия. — Фату мне, конечно, хочется. Но, может, ее надевают только с белым платьем? Пожалуйста, Энн, милочка, скажите, что вы на самом деле об этом думаете. Я сделаю так, как вы посоветуете.

— Мне тоже кажется, что фату надевают только с белым платьем, — призналась Энн. — Но это все условности. Я согласна с мистером Эллиоттом: если вам хочется фату, то и наденьте.

Но мисс Корнелия, которая преспокойно ходила в гости в ситцевом платье и фартуке, покачала головой.

— Нет уж, раз не положено, то не надену, — сказала она, сожалея о несбывшейся мечте.

— Раз уж вы решили выйти замуж, мисс Корнелия, — серьезным тоном заметил Джильберт, — хотите замечательный совет, как держать мужа в руках? Этот совет моя бабушка дала моей матери, когда она выходила за отца.

— Я думаю, что и так сумею держать Маршалла Эллиотта в руках, — безмятежно проговорила мисс Корнелия. — Впрочем, могу послушать и твой совет.

— Он состоит из трех правил. Первое: мужа надо поймать.

— Он пойман. Дальше.

— Второе: мужа надо хорошо кормить.

— Буду печь ему пироги. Дальше.

— И третье: с мужа нельзя спускать глаз.

— Вот это верно! — с чувством произнесла мисс Корнелия.

В августе у Энн зацвели поздние красные розы, и над ними непрерывно жужжали пчелы. Обитатели дома много времени проводили в саду, ужиная на зеленой полянке у ручья, расставив блюда на скатерти, разостланной на траве, и засиживались до тех пор, пока в бархатном сумраке не начинали летать огромные ночные бабочки. Как-то вечером Оуэн застал здесь Лесли одну. Энн с Джильбертом не было дома, а Сьюзен, возвращения которой ждали в тот день, еще не приехала.

Над верхушками елей янтарно-зеленым цветом светилась северная часть неба. Было довольно прохладно — уже приближался сентябрь, и Лесли, одетая в белое платье, замотала шею красной косынкой. Они с Оуэном пошли побродить по тихим, благоухающим розами тропинкам сада. Отпуск Оуэна заканчивался, и ему надо было скоро уезжать. Сердце Лесли бешено колотилось, так как она знала, что сейчас он произнесет долгожданные слова, которые навсегда скрепят их любовь.

— По вечерам по этому саду иногда разливается чудный, почти призрачный аромат, — сказал Оуэн. — Я так и не смог выяснить, какой цветок так прелестно пахнет. Запах почти неуловимый, но запоминающийся. Мне нравится думать, что это душа бабушки Селвин приходит навестить свой любимый сад. В этом домике, наверно, обитает множество дружественных призраков.

— Я прожила под его крышей только месяц, но уже люблю его, как никогда не любила тот дом, в котором прожила всю жизнь.

— Этот дом был построен и освящен любовью, — промолвил Оуэн. — И живущие в нем не могут не подпадать под его влияние. Этому саду шестьдесят лет, и в его цветах записана история тысячи радостей и надежд. Некоторые кусты были посажены самой бабушкой. Ее уже тридцать лет как нет на свете, а розы цветут каждое лето. Ты только посмотри на них, Лесли, какие они роскошные! Роза — это королева цветов.

— Я очень люблю красные розы, — ответила Лесли. — Энн предпочитает розовые, а Джильберт — белые. Но мне больше по душе красные. Они отвечают моему эмоциональному настрою.

— Эти розы цветут позже других, и в них — все тепло, вся душа лета. — Оуэн сорвал пару полураспустившихся бутонов. — Уже много веков поэты воспевают розу как цветок любви. Розовая роза — это любовь, которая только ждет и надеется, белая роза — это любовь ушедшая и покинутая, а красная роза — как по-твоему, Лесли, что такое красная роза?