– Ага! – обрадованно кивнул Гаарча. – Это можно. С кого начнем?

– Все равно.

– Тогда Хуридэна пропустим – ты его и так знаешь.

Баурджин кивнул:

– Согласен. Давай – с Кооршака с Юмалом.

– Оба, сказать по правде, дундуки дундуками, – хохотнул Гаарча. – Нелюдимы, глупы, да еще и увальни. Вот только силы у них хватает, что правда, то правда – разозлить, так вообще вряд ли кто с ними справится в роду старого Олонга. Но так – дураки оба.

– Все сказал?

– Все.

– Давай об остальных!

– Об этих сусликах? – Гаарча презрительно сплюнул. – Дай Бог, вспомнить бы, как их зовут. Те двое, плосконосые, что возятся у костра, кажется, Ильган с Цыреном. Из лука стреляют, не знаю как, а бегают быстро. И тоже, между нами говоря, дурни!

– Ну, Гаарча, – Баурджин только головой покачал. – У тебя, похоже, все дурни, один ты умник.

– Ну, не только я. Видишь во-он того мелкого?

– У костра?

– Да нет, ближе к берегу – вон он, мясо раскладывает, в овчинном полушубке. Не красавец, конечно – нос узкий, как у курицы, глаза словно плошки. Зовут Гамильдэ-Ичен. Этот от какой-то рабыни родился. Болтун, не приведи Господи, но умен – читать выучился!

– Читать?! – Баурджин искренне удивился.

– Вот и я говорю! Да ладно – читать, он и писать, говорят, умеет!

– И на каком же языке?

– По-уйгурски, на каком же еще-то? Жил у нас в роду один уйгур, пленник. Да ты его помнишь, старый такой старик, два года назад помер… как его… Бонго… Бонго…

– Бонго-Дидзо, – вспомнил Баурджин. – Да, был такой, помню. Так он, значит, и научил грамоте Гамильдэ-Ичена?

– Он. Так что эта лупоглазая мелочь Гамильдэ-Ичен – у нас единственный грамотей. Кроме Кэзгерула Красный Пояс.

– Что? – удивился юноша. – Кэзгерул тоже знает грамоту?

– Конечно!

– Что-то он не рассказывал.

– Скромничает, – Гаарча засмеялся. – Да и, с другой стороны, чем тут хвастать-то? Ну, знает какие-то закорючки, ну, умеет их прочитать – и что с того? В жизни-то вовсе не это надобно!

А вот тут Гаарча был полностью прав. В жизни столь захолустного рода, как род старого Олонга, от грамотеев и в самом деле прок был небольшой, точнее говоря, его вообще не было.

– К тому ж он труслив, этот Гамильдэ-Ичен. Боится крови.

Ага, кто бы говорил! Вы-то известные храбрецы с Хуридэном.

Вслух Баурджин этого не сказал, просто подумал. Махнул рукой:

– Хватит про грамотея. Про остальных рассказывай.

– Про остальных… – послушно кивнув, Гаарча озадаченно почесал подбородок. – Не знаю даже, что про них и говорить-то. Прям и совсем нечего сказать, клянусь Христородицей! Ничем не примечательны эти парни.

– Ладно, – устало махнул рукой Баурджин. – После разберусь. Иди работай.

Стряхнув с себя снег, молодой командир направился к озеру. Небо уже сделалось темно-голубым, красивым, с бледно-серебристыми искорками звезд. Над дальними сопками разливался сверкающим пламенем оранжевый закат, и последние лучи солнца ласково поглаживали небо.

– Гамильдэ-Ичен, – останавливаясь, тихо промолвил юноша.

Деловито раскладывавший на снегу мясо парнишка немедленно обернулся и хлопнул глазами – и в самом деле, круглыми, серо-голубыми, большими, живо напомнившими Дубову русских красавиц. Не русской ли была мать этого паренька?

– Да, господин? – Гамильдэ-Ичен шмыгнул носом.

– Долго тебе еще? – Баурджин кивнул на мясо.

– До темноты думаю успеть, господин. Или надо быстрее?

– Не торопись. Ты хорошо знаешь всех наших? Ну, из нашего десятка?

– Думаю, что достаточно хорошо, господин.

Эх, как резало слух это – «господин»! Так и хотелось, сказать, чтоб парень говорил «товарищ сержант».

– Вот что, – Баурджин благосклонно кивнул. – Расскажи-ка мне обо всех. Но не все подряд, а только хорошее.

– Хорошее?! – Гамильдэ-Ичен улыбнулся так ясно и радостно, что и Баурджин невольно растянул губы. – Да, они все хорошие люди. Вот взять хотя бы Кооршака с Юмалом. Оба такие здоровенные, но очень уважительные к старшим, а к малышам – добрые. А какие они охотники! Я, конечно, над ними иногда подшучиваю, может быть, даже обидно, но они только смеются – добрые!

– Об Ильгане с Цыреном что скажешь?

– Замечательные пастухи! Так любят лошадей, что иногда кажется, ни одна мать детей своих так не любит.

– Да ну?

– Именно так, господин.

– Называй меня по-простому – Баурджин, ведь мы же товарищи.

– Не могу, господин.

– Почему же?

– Ты старше меня, к тому ж – командир моего десятка.

Ну надо же – старше. Какой славный юноша…

– Ты продолжай, продолжай, Гамильдэ-Ичен. Очень интересно тебя слушать.

– Правда?! А все говорят, что я пустоглазый болтун!

– Клянусь Христородицей!

Поговорив с парнишкой, Баурджин ласково с ним простился и по очереди подошел ко всем остальным, находя для каждого доброе слово. В общем, всем рассказывал, какие они хорошие, действуя точно так же, как гоголевский Чичиков по приезде в губернский город. И дивиденды получил подобные же: парни были просто восхищены своим десятником! И никого другого им было не надо!

Вечером всех десятников собрал в своей юрте Жорпыгыл и напыщенно передал благодарность верховного хана. Все радостно закричали, улыбался и Жорпыгыл – правда, при взгляде на побратимов рожа его враз сделалась кислой.

– Знаете, вы ведь из простых… не думаю, что верховному хану будет приятно видеть вас у себя на пиру.

– А мы туда и не стремимся. Попируем со своими десятками.

– Да? Ну, вот и славно.

Жорпыгыл явно обрадовался. Как, впрочем, и побратимы. Конечно же, оба понимали, что все прихлебатели молодого вождя считали их выскочками, а некоторые – тот же Аракча – так просто-напросто ненавидели. Хотя чего ему злиться-то? Если разобраться – так ведь сам и виноват в том, что слетел со своей должности.

– Только у нас закончилось хмельное, – предупредил Баурджин. – Хорошо бы разжиться им у верховного хана.

– Хм… – Жорпыгыл, скривившись, махнул рукой. – Что ж, так и быть – подошли своего человечка. Только одного – не надо устраивать столпотворений.

Баурджин подивился было, откуда Жорпыгыл знает такое слово – «столпотворение», а потом сам же над собою и посмеялся. Ну как – откуда? Он же христианин, этот Жорпыгыл Крыса, как и все в роду старика Олонга.

За хмельным Баурджин послал самого разговорчивого (а заодно и малопьющего) – Гамильдэ-Ичена. Ждать его пришлось долго – ну да времени зря не теряли: натаскали хвороста, распалили в юрте очаг до жары, так, что многие разделись до пояса и блестели бронзовой кожей. Нажарили на угольях мяса, сварили в котле похлебку – естественно, тоже мясную, – приготовили плошки… Ну, где там этот чертов умник Гамильдэ-Ичен? За смертью только и посылать.

Нет, вроде идет кто-то!

Все собравшиеся заинтересованно повернулись ко входу в юрту. Откинув полог, вошел долгожданный Гамильдэ-Ичен с двумя парами бурдюков.

И все радостно завопили:

– О!!!

Да уж, что-что, а выпить этот народ любил! А кто не любит?

Розлив взял в свои руки хитрец Гаарча:

– А ну, братва, подставляй плошки!

Наливал, гад, по-разному: кому полную плошку, кому – половинку, а кому так и вообще на самом дне. Десятникам, естественно, наплескал полностью – ну, еще бы! А вот малолетних «сусликов» обделил – а те и не возмущались, боялись, не привыкли еще к воинской жизни. Гамильдэ-Ичен скромненько жался к выходу – что вообще-то было на него не похоже.

– Эй, – оглянувшись, крикнул ему Баурджин. – Ты что там трешься, как неродной? А ну, иди сюда!

Гамильдэ-Ичен нерешительно подошел ближе:

– Господин, могу я поговорить с тобою наедине?

– Наедине? – Баурджин пожал плечами. – Что ж, изволь. Сейчас выйду.

– И с господином Кэзгерулом – тоже.

Выпив пару плошек медовой бражки, побратимы вышли на улицу. Вдоль всего озера горели красные огоньки костров. Над головою, в черной пелене небес, загадочно мерцали звезды.