Словно лишь из-под гребня:

Чисто-на́чисто обмыты,

Гривы в косы перевиты,

Чёлки собраны в пучок,

Шерсть – ну, лоснится, как шёлк;

В стойлах – свежая пшеница,

Словно тут же и родится,

И в чана́х больших сыта́^[39]

Будто только налита.

«Что за притча тут такая? —

Спальник думает, вздыхая, —

Уж не ходит ли, постой,

К нам проказник домовой?

Дай-ка я подкараулю,

А нешто́, так я и пулю,

Не смигнув, умею слить^[40], —

Лишь бы дурня уходить.

Донесу я в думе царской,

Что конюший государской —

Басурма́нин^[41], ворожей,

Чернокнижник и злодей;

Что он с бесом хлеб-соль водит,

В церковь Божию не ходит,

Католицкий держит крест

И постами мясо ест».

В тот же вечер этот спальник,

Прежний ко́нюших начальник,

В стойлы спрятался тайком

И обсыпался овсом.

Вот и полночь наступила.

У него в груди заныло:

Он ни жив ни мёртв лежит,

Сам молитвы всё творит,

Ждёт суседки… Чу! в сам-деле,

Двери глухо заскрыпели,

Кони топнули, и вот

Входит старый коновод.

Дверь задвижкой запирает,

Шапку бережно скидает,

На окно её кладёт

И из шапки той берёт

В три завёрнутый тряпицы

Царский клад – перо Жар-птицы.

Свет такой тут заблистал,

Что чуть спальник не вскричал,

И от страху так забился,

Что овёс с него свалился.

Но суседке невдоме́к!

Он кладёт перо в сусек^[42],

Чистить ко́ней начинает,

Умывает, убирает,

Гривы длинные плетёт,

Разны песенки поёт.

А меж тем, свернувшись клу́бом,

Поколачивая зубом,

Смотрит спальник, чуть живой,

Что тут деет домовой.

Что за бес! Нешто́ нарочно

Прирядился плут полночный:

Нет рогов, ни бороды,

Ражий^[43] парень, хоть куды!

Волос гладкий, сбоку ленты,

На рубашке прозументы^[44],

Сапоги как ал сафьян, —

Ну, точнёхонько Иван.

Что за диво? Смотрит снова

Наш глазей на домового…

«Э! так вот что! – наконец

Проворчал себе хитрец. —

Ладно, завтра ж царь узнает,

Что твой глупый ум скрывает.

Подожди лишь только дня,

Будешь помнить ты меня!»

А Иван, совсем не зная,

Что ему беда такая

Угрожает, всё плетёт

Гривы в косы да поёт;

А убрав их, в оба чана

Нацедил сыты медвяной

И насыпал дополна

Белоярова пшена^[45].

Тут, зевнув, перо Жар-птицы

Завернул опять в тряпицы,

Шапку по́д ухо – и лёг

У коней близ задних ног.

Только на́чало зориться,

Спальник начал шевелиться,

И, услыша, что Иван

Так храпит, как Еруслан^[46],

Он тихонько вниз слезает

И к Ивану подползает,

Пальцы в шапку запустил,

Хвать перо – и след простыл.

Царь лишь только пробудился,

Спальник наш к нему явился,

Стукнул крепко о́б пол лбом

И запел царю потом:

«Я с повинной головою,

Царь, явился пред тобою,

Не вели меня казнить,

Прикажи мне говорить». —

«Говори, не прибавляя, —

Царь сказал ему, зевая, —

Если ж ты да будешь врать,

То кнута не миновать».

Спальник наш, собравшись с силой,

Говорит царю: «Помилуй!

Вот те истинный Христос,

Справедлив мой, царь, донос:

Наш Иван, то всякий знает,

От тебя, отец, скрывает,

Но не злато, не сребро —

Жароптицево перо…» —

«Жароптицево?.. Проклятый!

И он смел такой богатый…

Погоди же ты, злодей!

Не минуешь ты плетей!..» —

«Да и то ль ещё он знает! —