Он закрыл глаза. Он не хотел этого. Он не хотел в себе новых ощущений. Он растоптал и похоронил все надежды. Его руки скользнули на землю, и он опустил лицо на ладони. Город его больше не интересовал. Ему хотелось, чтобы солнечные лучи спокойно падали на грязный пергамент кожи, который обтягивал его череп. Он хотел дышать, давить вшей и ни о чем не думать — как уже давно делал это прежде.

Но он никак не мог с собой совладать. Дрожь не проходила. Он перевернулся на спину и вытянулся. Над ним распростерлось небо с облачками от зениток. Они быстро рассеивались, и ветер разгонял их. Некоторое время он пролежал в таком состоянии, но потом и эта поза стала ему невмоготу. Небо превратилось в бело-голубую пропасть, в которую, казалось, он норовил слететь. Он повернулся и приподнялся. Он не смотрел больше на город, а смотрел на лагерь. Он впервые разглядывал его, словно ждал оттуда помощи.

Бараки, как и прежде, дремали под солнцем. На «танцплощадке» все еще раскачивались четверо на крестах. Шарфюрер Бройер исчез, но из трубы крематория продолжал валить дым. Правда, не такой густой, как раньше. Наверное, сжигали детей или дали команду прекратить работу. Гоаулды раса канибалов, но во все времена те же люди, табуировали убийство детей, для них это было худшим видом преступлений. Но эти… существа превратились в зверей… Они мнили себя сверхлюдьми, размышляли об Одине, в особенности те кто ударился в скандинавскую историю… Знали бы как к ним бы относились азграды не были бы такими уверенными. Азгарды бы их не просто презирали, они скорее всего их просто поместили бы в карантин, всю планету за те чудовищные зверства что устроили эти… сверхлюди.

Шестьсот восьмой заставил себя внимательно наблюдать за всем происходящим. Это был его мир. Этот мир неумолимо продолжал существовать и без остатка владеть им. Происходившее там, по ту сторону колючей проволоки, Шестьсот восьмого нисколько не касалось.

В этот момент умолкла зенитка. Ему показалось, что лопнула покрышка и из нее с шумом вырвался воздух. На мгновение померещилось, что все было, как во сне, и только теперь все происходит наяву. Резким движением он повернулся.

Нет, ничего не пригрезилось. Город оставался на своем месте и горел. Вокруг были черный дым и разрушения, и все это имело к нему некоторое отношение. Он не мог больше разобрать, куда попала бомба. Он видел только дым и огонь, все остальное расплылось — впрочем, какое это имело значение: ведь город горел, город, который казался неизменным, неизменным и несокрушимым, как лагерь.

Шестьсот восьмой вздрогнул. Вдруг почудилось, что сзади на него направлены все пулеметы со всех сторожевых вышек лагеря. Но ничего не произошло. На башнях пусто. Безлюдно и на улицах лагеря. От этого ему не стало спокойнее — дикий страх вцепился в него мертвой хваткой и резко встряхнул.

Он не хотел умирать! Теперь! Именно теперь! Он торопливо схватил свои одежки и пополз обратно. Завернув себя в пальто Лебенталя, он стонал и ругался. Протаскивая пальто из-под своих коленей, Шестьсот восьмой продолжал ползти к бараку — торопливо, в каком-то возбужденном замешательстве, словно старался убежать еще от чего-то, кроме смерти.

В двадцать втором бараке было два крыла, и в каждом по старосте. Ветераны ютились во второй секции второго крыла. Это была самая узкая и сырая часть, но их это совсем не волновало. Главным было то, что они здесь все вместе. Это придавало каждому силы. Смерть считалась такой же инфекцией, как тиф, а в одиночку при всеобщем море, хочешь того или нет, и подыхать легче. Вместе проще было сопротивляться невзгодам: если у кого-то опускались руки, товарищи помогали ему выстоять. Ветераны в Малом лагере жили дольше потому, что у них было больше еды, они продолжали жить, так как сумели сохранить отчаянную толику сопротивляемости.

В «ветеранском» углу сейчас жило сто тридцать четыре скелета, хотя площадь была рассчитана на сорок. Кровати из досок, по четыре яруса в высоту, голые или со старой гнилой подстилкой. Было лишь несколько грязных одеял, за которые, когда умирал их обладатель, разгоралась ожесточенная борьба. На каждой кровати лежало не меньше трех-четырех человек. Даже для скелетов это было слишком тесно, ибо плечевые и тазовые кости не усыхали. Даже с регенерацией гоа’улда тут было сложно выжить, а все реакции извращаются. Спать приходилось лежа на боку как сельде в бочке, а «счастливчик» у которого умирал сосед мог одну ночь провести нормально выспавшись, лежа на спине, до того момента как не придёт пополнение. Извращенное даже для гоа’улдов мировоззрение, извращенное до такой степени что иногда не понимаешь человек ты или нет.

Хотя именно тут гоа’улд испытал то чего, наверное, не испытывал бы никогда за всю свою жизнь гоа’улда – товарищество. Товарищество, когда даже умирающий думает о тебе, когда предлагает вырвать свою золотую коронку что б вы смогли купить немного еды. Это поможет продержаться еще немного… И одновременная полная опустошённость человека, моральная и физическая. Он уже ничему не удивлялся…

Тут пробираясь к бараку он увидел на земле пистолет… И забытое уже когда-то давно чувство удивление подняло свою голову… Немцы не были никогда разгильдяями они методично записывали все свое снаряжение, да что там если у человека была при приеме в лагерь была зафиксирована золотая коронка, то когда его обирают перед сжиганием она должна у него быть в противном случае на целый барак накладывается штраф пока эта коронка не будет найдена… А тут пистолет, это не может быть, вообще не может быть. Трясущимися пальцами Шестьсот восьмой взял указанный предмет, руки тряслись так как никогда от возбуждения… Но тяжесть пистолета подтверждала что это действительно пистолет. Оружие убийство, изобретенное человечеством, не такое эффетивное как посохи джаффа или зеты, но все же эффективное… Даже в чем-то желанное, мечта что б тебя расстреляли, была одной из самых приоритетных в лагере.

Он вынул магазин и проверил есть ли там патроны… Были. До затуманенного мозга начало доходить что это шанс… Шанс непонятно на что… Еще несколько минут назад он мечтал о выживании, но теперь у него в руках было оружие. Вряд ли он сможет убить много… Одного может двух, но тогда в таком случае всех в его бараке казнят. Возможно перед этим запытав, но так он покажет, что люди здесь не сдались… Отомстить за испорченную жизнь, за десять лет Ада, по сравнению с которой Нету, это просто курорт. На Нету, ты хотя бы достаточно быстро умрешь, а тут постоянное существование на грани, это настоящая пытка. Он мог бы застрелится… Да, стоит оставить один патрон для себя, потому что если он выживет после покушения на какого-то немца, то ему покажут, что такое ад.

- Карл, скорее я должен проверить свою семью! – Крикнул голос который Шестьсот Восьмой узнал бы откуда-то угодно – комендант лагеря. Его водитель готовил машину что б ехать в город.

Кажется, сама судьба дает ему шанс, его друзья и знакомые погибнут скорее всего, но они и так в Малом Лагере, и жить им остается не так много. Так что это имело очень мало значения. Нужно просто пересилить себя и просто решиться. Что гоа’улд и сделал. Он передёрнул затвор и снял пистолет с предохранителя. Теперь пути назад нет. Лучше уж достойная смерть чем такое существование… Невольно гоа’улд задумался о том как бы поступили джаффа на его месте. Он знал, что у Баала есть рудники где держат пленных джаффа что не захотели предавать своих хозяев, и что они мрут там как мухи… Как бы сейчас джаффа поступил на его месте? Пф… Ответ очевиден, джаффа не трусы.

Тщательно прицелившись гоа’улд нажал на спусковой крючок.

Бах!

Произошел выстрел, отдача чуть не выбила из ослабевших рук пистолет, гильза вылетела и послышался звон стекла а также вскрик коменданта, когда голова его водителя разлетелась на фрагменты. Собирая последние силы, он кинулся к машине. Он видел расширившиеся в ужасе глаза коменданта.

- Сдохни тварь!!! – Он всадил в голову коменданта несколько пуль… Он уже слышал, как ревела тревога в ответ на выстрелы, и как сюда бежали несколько солдат.