Бои вдоль Немана. Наступление армии на Сейны, Сувалки, Кальварию.

Часть 4.

Главы XII–XVII.

Июль — сентябрь 1915 года. Украина (Волынь) и Белоруссия (Брестская губерния).

Бои под Владимиром-Волынским.

Отход русской армии вдоль реки Западный Буг и далее, от Бреста, через Кобрин, за Огинский канал.

Отличие данной публикации «Записок» от других состоит в том, что их текст соотнесен с другими документами — докладами, журналами боевых действий, приказами, телеграммами. И таким образом на деле доказана их полная документальность и объективность.

Кроме того по журналам боевых действий и другим документам из Российского военно-исторического архива удалость точно восстановить хронологию событий, описываемых в «Записках кавалериста». Это позволило исправить те ошибки автора, когда он переставлял местами описываемые события, объединить механически ради умещения в газетную полосу разбитые главы, описывающие одно событие и т. п.

Эта кропотливая работа была блестяще проделана Е. Е. Степановым и легла в основу его фундаментальной книги «Поэт на войне», отдельные части которой под печатались в периодике задолго до выхода монографии.

Все внесенные в оригинальную публикацию изменения указаны и объяснены с опорой на документальные свидетельства.

Текст «Записок» печатается по публикациям в газете «Биржевые ведомости» за 1915–1916 годы.

Авторская орфография и пунктуация сохранены.

В некоторых случаях к тексту даны примечания из Энциклопедического словаря Ф. Брокгауза и И. Ефрона, чтобы было видно, как в начале ХХ века понимали те или иные термины, определенные явления либо процессы, представление о которых за прошедший век изменилось. Так гораздо проще понять, о чем говорит и что имеет в виду автор.

Татьяна Альбрехт

Первая публикация «Записок кавалериста» в газете «Биржевые ведомости»

Часть 1

Глава I

Опубликована в «Биржевых ведомостях» № 14648 от 03.02.1915 г.

Описывает события с 17 по 20 октября 1914 года

Мне, вольноопределяющемуся-охотнику^[5] одного из кавалерийских полков, работа нашей кавалерии представляется как ряд отдельных вполне законченных задач, за которыми следует отдых, полный самых фантастических мечтаний о будущем. Если пехотинцы — поденщики войны, выносящие на своих плечах всю ее тяжесть, то кавалеристы — это веселая странствующая артель, с песнями в несколько дней кончающая прежде длительную и трудную работу. Нет ни зависти, ни соревнования. «Вы — наши отцы, — говорит кавалерист пехотинцу, — за вами как за каменной стеной».

[ЦП]

Помню, был свежий солнечный день, когда мы подходили к границе Восточной Пруссии.

Стоявший на отдыхе в Россиенах Гвардейский Уланский полк 14 октября был временно включен в состав Первой отдельной кавалерийской бригады, входившей в III Армейский корпус. Начальником этой бригады был генерал-майор Майдель. Бригада стояла вблизи границы с Восточной Пруссией. Штаб бригады и главные силы располагались в селах Рудзе, Бобтеле, Ашмонишки. В этот район Уланский полк прибыл 17 октября.

Я участвовал в разъезде, посланном, чтобы найти генерала М.^[6], к отряду которого мы должны были присоединиться. Он был на линии боя^[7], но, где протянулась эта линия, мы точно не знали. Так же легко, как на своих, мы могли выехать на германцев. Уже совсем близко, словно большие кузнечные молоты, гремели германские пушки, и наши залпами ревели им в ответ. Где-то убедительно быстро на своем ребячьем и страшном языке пулемет лепетал непонятное.

Неприятельский аэроплан^[8], как ястреб над спрятавшейся в траве перепелкою, постоял над нашим разъездом и стал медленно спускаться к югу. Я увидел в бинокль его черный крест.

Этот день навсегда останется священным в моей памяти.

Я был дозорным и первый раз на войне почувствовал, как напрягается воля, прямо до физического ощущения какого-то окаменения, когда надо одному въезжать в лес, где, может быть, залегла неприятельская цепь, скакать по полю, вспаханному и поэтому исключающему возможность быстрого отступления, к движущейся колонне, чтобы узнать, не обстреляет ли она тебя. И в вечер этого дня, ясный, нежный вечер, я впервые услышал за редким перелеском нарастающий гул «ура», с которым был взят В.^[9]. Огнезарная птица победы в этот день слегка коснулась своим огромным крылом и меня.

На другой день мы вошли в разрушенный город, от которого медленно отходили немцы, преследуемые нашим артиллерийским огнем. Хлюпая в черной липкой грязи, мы подошли к реке, границе между государствами^[10], где стояли орудия. Оказалось, что преследовать врага в конном строю не имело смысла: он отступал нерасстроенным, останавливаясь за каждым прикрытием и каждую минуту готовый поворотить — совсем матерый, привыкший к опасным дракам волк. Надо было только нащупывать его, чтобы давать указания, где он. Для этого было довольно разъездов.

По трясущемуся наспех сделанному понтонному мосту^[11] наш взвод перешел реку^[12].

[ЦП]

Мы были в Германии.

Я часто думал с тех пор о глубокой разнице между завоевательным и оборонительным периодами войны. Конечно, и тот и другой необходимы лишь для того, чтобы сокрушить врага и завоевать право на прочный мир, но ведь на настроение отдельного воина действуют не только общие соображения, — каждый пустяк, случайно добытый стакан молока, косой луч солнца, освещающий группу деревьев, и свой собственный удачный выстрел порой радуют больше, чем известие о сражении, выигранном на другом фронте.

Эти шоссейные дороги, разбегающиеся в разные стороны, эти расчищенные, как парки, рощи, эти каменные домики с красными черепичными крышами наполнили мою душу сладкой жаждой стремления вперед, и так близки показались мне мечты Ермака, Перовского и других представителей России, завоевывающей и торжествующей. Не это ли и дорога в Берлин, пышный город солдатской культуры, в который надлежит входить не с ученическим посохом в руках^[13], а на коне и с винтовкой за плечами?

Мы пошли лавой^[14], и я опять был дозорным. Проезжал мимо брошенных неприятелем окопов, где валялись сломанная винтовка, изодранные патронташи и целые груды патронов. Кое-где виднелись красные пятна, но они не вызывали того чувства неловкости, которое нас охватывает при виде крови в мирное время.

[ЦП]

Передо мной на невысоком холме была ферма. Там мог скрываться неприятель, и я, сняв с плеча винтовку, осторожно приблизился к ней. Старик, давно перешедший возраст ландштурмиста^[15], робко смотрел на меня из окна. Я спросил его, где солдаты. Быстро, словно повторяя заученный урок, он ответил, что они прошли полчаса тому назад, и указал направление. Был он красноглазый, с небритым подбородком и корявыми руками. Наверно, такие во время нашего похода в Восточную Пруссию стреляли в наших солдат из монтекристо^[16].

Я не поверил ему и проехал дальше. Шагах в пятистах за фермой начинался лес, в который мне надо было въехать, но мое внимание привлекла куча соломы, в которой я инстинктом охотника угадывал что-то для меня интересное. В ней могли прятаться германцы. Если они вылезут прежде, чем я их замечу, они застрелят меня. Если я замечу их вылезающими, то — я их застрелю. Я стал объезжать солому, чутко прислушиваясь и держа винтовку на весу. Лошадь фыркала, поводила ушами и слушалась неохотно. Я так был поглощен моим исследованием, что не сразу обратил внимание на редкую трескотню, раздававшуюся со стороны леса. Легкое облачко белой пыли, взвивавшееся шагах в пяти от меня, привлекло мое внимание. Но только когда, жалостно ноя, пуля пролетела над моей головой, я понял, что меня обстреливают, и притом из лесу. Я обернулся на разъезд, чтобы узнать, что мне делать. Он карьером скакал обратно. Надо было уходить и мне. Моя лошадь сразу поднялась в галоп, и как последнее впечатление я запомнил крупную фигуру в черной шинели, с каской на голове, на четвереньках, с медвежьей ухваткой вылезавшую из соломы. Пальба уже стихла, когда я присоединился к разъезду. Корнет был доволен. Он открыл неприятеля, не потеряв при этом ни одного человека.