Пожарский простоял в Ярославле с марта до половины месяца августа. Были многие   причины этой долгой стоянки. Надобно было подождать, пока подойдут из городов ополчения и приш­лют казны; надобно было узнавать и поразведывать, что делается в Польше и какие силы может против нас выдви­нуть польский король, кроме того, Нов­город договорился со шведами прини­мать шведского королевича, и Пожар­скому надобно было обезопасить себя от шведов, чтобы они на него не пошли войною принуждать Московское госу­дарство брать на царство шведского королевича. Для этого Пожарский посы­лал в Новгород к шведам согласие и обещание, что как только русские по­кончат с поляками, так и станут выби­рать в цари шведского королевича, а на уме у Пожарского и у всех русских было другое: они натерпелись вдоволь от иноземцев, ни за что не захотели бы никакого чужого государского сына в цари себе, а думали выбрать на прес­тол кого-нибудь из своих боярских родов. Для этого Пожарский из Яро­славля писал по городам Русской Зем­ли, чтоб земство везде выбирало из чинов всех званий по два человека выборных и чтоб эти выборные приезжали в Ярославль и составили около Пожарского земскую думу, и подумали бы вместе, как и кого выбирать в государи. И оттого еще долго стоял Пожарский в Ярославле, что у него в ополчении сделалась большая неуря­дица; как съехались к нему бояре и дво­ ряне, так вместо того чтоб всем быть в совете, они только ссорились меж собою: один хотел быть выше другого, а глядя на них, и те служилые люди, что были ниже их по чинам, не повиновались начальству и своевольствовали, а Пожарский был человек не такой, чтоб все его боялись, и не умел их держать в грозе и в порядке. Ничего с ними не сделавши, он вызвал из Троицко-Сергиева монас­тыря бывшего митрополита ростовского Кирилла, который у Троицы жил на по­кое. Тот своими пастырскими словесами с трудом мог завести какой-нибудь лад, по крайней мере его уважали; было по­становлено, что кто с кем поссорится, обе стороны должны идти судиться к митрополиту, и как митрополит поре­шит и рассудит, так тому и быть.

Под Москвой тем временем все по-прежнему стояло казацкое войско. Князь Димитрий Тимофеевич Трубецкой хотел быть заодно с князем Пожарским; он хоть и служил вору, и потом хоть и потакал казакам, а все-таки был чело­век Московского государства и хотел добра своему народу. Заруцкий, не смея явно показать, что он недруг Пожарско­му и земским людям, должен был прики­нуться, что радуется приходу новой си­лы, и вместе с Трубецким послал от себя к Пожарскому звать его под Москву, а меж тем подослал злодеев убить Пожар­ского. Случилось в Ярославле, когда князь Димитрий Михайлович Пожарский осматривал пушки и рассуждал, какие взять с собой под Москву, а какие ос­тавить, злодеи подкрались к нему посре­ди народа стоявшего кругом князя, и один хотел ударить его ножом в живот, да не попал и ударил в ногу своему то­варищу. Тут их перехватали; они во всем сознались; народ хотел их разор­вать, но Пожарский велел их только послать в тюрьму; может быть, он сохранил для того, чтоб ими уличить Заруцкого.

После этого Заруцкий, видя, что ему нет удачи, а Пожарский скоро при­дет, убежал ночью из-под Москвы, взявши с собой и Марину с сыном. За ним пошла толпа самых завзятых казаков.

Вышедши из Ярославля, Пожар­ский шел через Ростов и Переяславль. Тамошние люди пристали к нему. Он остановился у Троицко-Сергиева мо­настыря. Здесь вся его ратная сила поставлена была на горе Волкуше. Ар­химандрит Дионисий со всею братиею служил молебствие, освящал воду, все войско окропил св. водою. Молили Бо­га, чтоб даровал победу православному воинству над иноверцами.

23  августа подошло ополчение к Москве. Трубецкой сначала просил сое­диниться с ним в один стан, но земские люди не согласились: они не доверяли казакам, помнили, как они извели Ля­пунова и как потом ругались над зем­скими людьми. Одни с другими никак не могли сойтись и быть в единомыслии, хоть и сражались против общего врага. Казаки, признавая начальство князя Димитрия Тимофеевича Трубецкого, стояли на реке Яузе, а земские с кня­зем Димитрием Михайловичем Пожар­ским вправо от них — у Арбатских ворот.

Через день после прибытия Пожар­ского появился под Москвою гетман Ходкевич. За ним шли ряды возов, числом четыреста, с запасами, которые надобно было провезти в Кремль или Китай-город.

Ходкевич стал переходить через Москву-реку на Девичье поле и хотел, переправившись, поворотить направо, пробиться через Белый город и провезти запасы в Кремль. Русские его отбили.

На другой день после того, утром рано, Ходкевич поставил свои возы с за­пасами в порядок и велел с ними войс­ку идти напролом. Пошли от Донского монастыря по Замоскворечью и думали пробраться к Москве-реке, перейти ее и ввезти в Китай-город. Им тут мешали казацкие острожки да рвы, да окопы, да накиданные кучи щебня: нельзя было двигаться с лошадьми, и поляки потащи­ли возы сами. Как дошли они до церкви Климента святого на Пятницкой улице, тут у них завязался жестокий бой с ка­заками. В это время казаки заволнова­лись, видели, что с другой стороны зем­ские люди им не помогают, и стали кри­чать: "Что ж это? Дворяне да дети бояр­ские только смотрят на нас, как мы бьемся да кровь за них проливаем! Они и одеты, и обуты, и накормлены, а мы и голы, и босы, и холодны. Не хотим за них биться".

Тут прибежал к ним келарь Авраамий Палицын и стал уговаривать. "Храб­рые, славные казаки, — говорил он им, — от вас началось доброе дело; вам вся слава и честь, вы первые перетерпели и голод, и холод, и наготу, и раны. Слава о вашей храбрости гремит в далеких землях, на вас вся надежда. Неужели, милые братцы, вы погубите все дело!" Эта речь старца Авраамия Палицына так их привела в чувство, что все закричали:

     "Хотим помирать за православную веру! Иди, отче, к нашим в таборы. Умоли их всех идти с нами на неверных!" Палицын перешел назад через реку, пошел в табор к реке Яузе и там застал атаманов, ко­торые пили вино, играли в карты да пес­ни пели. Палицын проговорил им такое горячее слово, что все бросились и кри­чали: "Пойдем, пойдем, не воротимся назад, пока не истребим вконец поляков".

"Вот вам ясак! - сказал Палицын. -Кричите: Сергиев! Сергиев! Чудотворец поможет. Вы узрите славу Божию".

Весь табор казацкий поднялся, одни в богатых, золотом шитых, зипунах, другие, босые и оборванные, кидались за Москву-реку и кричали: "Сергиев! Сергиев!"

Тогда Минин сказал Пожарскому: "Князь, дай мне войска, я пойду".

"Бери, сколько хочешь!" - сказал ему князь  Димитрий Михайлович Пожарский.

Минин взял с собой людей, перешел реку, ударил на поляков у Крымского двора и сбил их . Тем временем завязался свирепый бой у казаков на Пятницкой улице. Казаки так призывали имя св. Сергия, что их крик покрывал ружей­ные выстрелы. Наконец, поляки не вы­держали, подались и побежали, казаки отрезали у них и потащили к себе че­тыреста возов с запасами. Ходкевич увидел, что все у него пропало, с чем при­шел, и приказал протрубить своим, чтоб уходили к Воробьевым горам . Казаки хотели было преследовать, но воеводы запретили и говорили "Довольно! Двух радостей в один день не бывает!" Как бы после радостей да горя не отведать!"

После этой неудачи ничего не ос­тавалось Ходкевичу, как удалиться от столицы : продовольствия не было ни для тех, что в Кремле сидели, ни для его собственного войска; надобно было идти или по Московской Земле собирать его снова, или уходить совсем из Мос­ковской Земли. 28 августа Ходкевич отошел от Москвы, но, отходя, все-таки успел дать знать осажденным зем­лякам, что воротится скоро, да еще уверял, что король придет скоро . Ход­кевич ушел к Вязьме, послал отряды собирать запасы, а сам дожидался свое­го короля, который в самом деле тогда уже собирался в поход.

     Освободившись от литовского вой­ска, русские обступили Китай-город и Кремль. Выкопали глубокий ров, зап­лели плетень в две стены и между стена­ми его насыпали земли. В трех местах построили деревянные высокие туры и на них поставили орудия, из которых палили в город. Трубецкой и Пожар­ский до тех пор стояли разными станами, косились друг на друга, Пожар­ский остерегался казаков и самого их предводителя, но после ухода Ходкевича оба военачальника помирились, и хотя не стали жить в одном таборе, но каждый день съезжались для совета на Трубе. Казаки опять было забурлили, начали требовать большего жалованья и грозили уйти прочь, да еще похвалялись ограбить земских. Дать им жалованье следовало, да казны недоставало. Хоть изо всех городов и земель русских и присылали деньги, но вся Русь была так разорена и до того обнищала, что никакими способами нельзя было из нее выжать многого .Чтоб чем-нибудь успокоить казаков, келарь Авраамий привез им из Троицко-Сергиева монас­тыря в залог церковные облачения, шитые золотом и вышитые жемчугом. Но казаки, как прослушали грамоту от монастыря, которую им привез Ав­раамий вместе с облачениями, до того пришли в умиление, что не взяли за­лога. "Всякие многие беды перетер­пим, — говорили они, — а, не отнявши у врагов Москвы, не отойдем".