Добрая, незлобливая Наталья Борисовна сочувствовала и жалела свою золовку, некогда обрученную невесту императора-отрока, а теперь ссыльную, опальную, «разрушенную царскую невесту».
– Княжна-сестрица, за что вы сердитесь на меня? – раз в дороге спросила у нее Наталья Борисовна.
– И не думаю, мне не за что сердиться на вас! – холодно ответила ей княжня Екатерина.
– А если не сердитесь, то зачем же вы сторонитесь меня, слово сказать не хотите?
– Не о чем мне с вами говорить.
– Как не о чем, сестрица? Поговорили бы вот о былой жизни, о той поре счастливой, – вызывая на разговор гордую княжну Екатерину, промолвила Наталья Борисовна.
– Я счастлива никогда не была и о том, чего не было, говорить нечего!
– Как не были, сестрица? А тогда, когда вы были обручены невестой государя и окружены царской почестью? Разве и в то время вы не были счастливы?
– Да, не была! – И, не проговорив более ни слова, княжна Екатерина быстро отошла от жены брата.
Что касается князя Алексея Григорьевича, то он с какой-то особой отвагой терпеливо переносил свое положение и опалу. Следование его в ссылку, скорее, имело вид какой-то перекочевки важного вельможи. Его поезд составляли кареты, колымаги, фуры, повозки, которые растягивались едва не на целую версту во время пути. Тут же вперемежку с экипажами следовали верховые лошади, борзые и гончие собаки; псарей, конюхов, поваров, вообще дворян ехал целый полк. Князь выезжал иногда верхом с сыновьями в сторону от дороги с собаками, выпускал гончих и охотился.
Совершенно случайно поезд Долгоруковых остановился на ночлег невдалеке от усадьбы Красная Горка, принадлежавшей секунд-майору Петру Петровичу Гвоздину.
В это время – уже после нового ареста Храпунова – старик майор в своей собственной усадьбе очутился в осадном положении. Шайка разбойников, довольно многочисленная, остановилась притоном в густом, непроходимом лесу вблизи от майорской усадьбы. Разбойники грозили майору ограбить его и подпустить в усадьбу «красного петуха», если он по доброй воле не даст им выкупа. У Петра Петровича не было денег, а потому он после долгого размышления решил в случае нападения разбойников биться с ними до последней крайности. Для этого он собрал всех мужиков, роздал ружья, пики, топоры и попросил своих крепостных постоять за него, не страшиться разбойников и храбро отражать их нападения.
И вот как-то в половине апреля, перед вечером в горницу к Петру Петровичу впопыхах вбежал дворовый парень Никита и дрожащим голосом проговорил:
– Батюшка-барин, беда!
– Что, или разбойники?
– Нет, не разбойники, а какой-то важный-преважный боярин станом стал на нашем поле. Коней и людей с ним и не сочтешь!.. Слышь, шатры раскинули, да шатры все такие нарядные. Все твое поле заставили колымагами да повозками.
– Кто такой? Что за боярин?
– Не знаю. Пытался я спрашивать боярских людишек, да не говорят. Ох, беда!.. – заохал Никита.
– Да откуда ты беду-то видишь, дурья голова?
– Как же не беда-то, батюшка-барин? Ведь все твое поле затоптали.
– Так что же? Посев еще не вышел. Пойти самому узнать, что за боярин на моем поле стал.
Гвоздин, надев шапку, взял в руки трость и отправился в поле, но не узнал его, так как оно все было загромождено каретами, повозками и телегами, а посреди было раскинуто несколько красивых шатров.
Петр Петрович, удивляясь этой картине, направился к одному шатру, который был наряднее других, решив, что это – шатер самого боярина. Однако дворовые едва допустили его.
– Князь готовится опочивать, теперь нельзя его видеть!
– Мне всегда можно. Я не гостить пришел к вашему князю, а спросить, кто ему дозволил на моем поле станом стать, – с раздражением заметил Петр Петрович.
Его слова дошли до ушей князя Алексея; он вышел из шатра и, обращаясь к майору, проговорил:
– Прошу простить меня, сударь мой, я не успел побывать в твоей усадьбе, а за то, что я станом стал на твоем поле и потоптал его, ты будешь щедро награжден.
– Не за наградой я пришел к тебе, господин, а спросить, узнать, что за гостя мне Бог послал.
– Изволь, скажу: князь Алексей Григорьевич Долгоруков для ночлега себе выбрал твое поле.
– Возможно ли? Князь Алексей Григорьевич Долгоруков, важный, богатый…
– Ты хочешь сказать, был таким. Нет, перед тобою не прежний именитый князь, а опальный, ссылаемый в ссылку, – с глубоким вздохом проговорил Долгоруков.
– А князь Иван Алексеевич где?
– Прежде чем ответить тебе на то, я должен узнать, с кем я говорю?
– Прости, князь, забыл сказать тебе о том: я – секунд-майор в отставке Петр сын Петров Гвоздин.
– Давай руку и будем знакомы. Ты про сына моего спросил, про князя Ивана. Разве ты знаешь его?
– Нет, государь, я-то не знаю, а мой племяш Левка Храпунов, слышь, в дружбе состоял с твоим сыном.
– Как, Леонтий Храпунов – тебе племянник? – с удивлением воскликнул князь Алексей.
– Как же, как же, племянником состоит… Ох, лучше бы мне и не вспоминать о нем! Недавно его в кандалах увезли в Москву в острог… от молодой жены оторвали…
– От жены, ты говоришь? Стало быть, он женился?
– Да, князь, женился на Марусе… Марье Алексеевне, но и недели не выжил вместе с любимой молодой женой!
– Господи, какое совпадение, какой случай!.. Но где же жена твоего племянника? – меняясь в лице, дрожащим голосом спросил Алексей Григорьевич.
– Со мною она живет, голубка, все время в горе да слезах проводит.
– С тобою? Веди меня скорее к ней.
– Как, князь, разве ты ее-то знаешь?
– Да, да, пойдем!.. Мне нужно видеть ее… говорить с нею… – в сильном волнении добавил князь Алексей.
– Так милости прошу, князь-государь, в мою усадьбу. Мой домишко отсюда рукой подать.
– Пойдем, только надо это сделать так, чтобы никто не знал, что я пошел в твою усадьбу.
Гвоздин направился в усадьбу; за ним в некотором расстоянии следовал Алексей Долгоруков. Этот опальный вельможа, идя к своей дочери, которую ему хотелось видеть, чтобы поговорить с нею, расспросить о многом, испытывал сильнейшее волнение. В теперешнем своем положении он уже мог сказать Марусе тайну ее рождения, назвать ее своей дочерью и прижать к сердцу. Он сознавал, что это его объяснение с Марусей уже не унизит рода Долгоруковых, так как они и без того уже довольно унижены.
Князь Алексей и майор скоро дошли до усадьбы и застали Марусю с заплаканными глазами, печально сидевшую у окна. Молодая женщина с того дня, когда так неожиданно оторвали у нее любимого мужа и увезли в Москву, не знала себе покоя ни днем, ни ночью. Участь мужа мучила ее, наводила страшную тоску, близкую к отчаянию. Маруся отказывалась от пищи, от сна и в несколько дней так похудела и переменилась, что ее едва можно было узнать.
– Маруся, глянь-ка, моя сердечная, какого гостя я к тебе привел! – воскликнул Гвоздин.
Маруся встрепенулась и подняла взор на вошедших.
– Кто это? – тихо спросила она у старика майора, показывая глазами на вошедшего князя Долгорукова.
– Князь Алексей Григорьевич Долгоруков изволил к нам пожаловать.
– Как… как ты сказал, дядюшка? – бледнея как смерть, воскликнула Маруся.
– Князь Алексей Григорьевич пожаловал. Да чего ты так испугалась? Ведь князь добрый.
– Нет, нет, я не испугалась, я так… Я рада князю.
– Рада? Ну и в добрый час. Ты поговори пока с гостем дорогим, а я похлопочу об угощении. – И Петр Петрович быстро вышел.
Князь Алексей и Маруся – отец и дочь – остались одни. Он долго молча, с любовью и лаской смотрел на молодую женщину, а она продолжала печально, понуря свою красивую голову, сидеть у окна.
«Господи, не является ли все мое теперешнее унизительное положение возмездием мне за нее, за дочь, которую я отверг, не желая признать, что в ее жилах течет моя кровь? Честолюбие и спесь – вот откуда моя пагуба, да и не меня одного, а всей несчастной моей семьи… Что мне делать, как быть? Признать ли Марусю за дочь или… Маруся – моя дочь, но эта тайна известна одному сыну Ивану, ни жена, ни дочери не знают о ней. Так надо ли им знать? – спросил себя князь и тут же ответил: – Нет, не надо, пусть эта тайна сойдет со мною в могилу».
