— Мыши? — кричали они. — Как, мыши? В этом доме?

— Неслыханно!

И тут люди, которые обычно молча проходили мимо друг друга, заговорили между собой.

Управдом сказал:

— Я уничтожу этих наглых пришельцев! (Так и сказал: «пришёльцев»!)

Мы побежали обратно в подвал, к нашим коробкам, и спрятались там, как могли.

— Ну вот, — сказал дедушка, — скоро объявится кошка.

Он так произнес слово «кошка», что у меня побежали мурашки от страха.

До тех пор в доме жила только собачка, тоненькая и благородно-нервная левретка, к тому же такая задавака, что нас, мышей, она даже не чуяла.

Но если теперь в доме появится кошка, добра не жди. Ведь в этой новостройке, как я уже говорил, не было ни одной дырочки.

Эх, какие же славные были времена, когда мы жили со старым котом Карло и пуделем Изегримом.

Но кошки в доме так и не появилось. Наоборот. На следующий день управдом даже оставил в подвале кусочек сала.

Дедушке стоило немалых сил удержать нас, мышат, чтобы мы не кинулись есть это сало. Он объяснил нам механизм мышеловки. Но мы не очень-то хотели ему верить, так что он ткнул в сало тростью. Щёлк! Железная скоба захлопнулась и сломала трость пополам.

При первом удобном случае наша семья сбежала из этого ужасного дома.

Старый добрый двор тоже изменился. Теперь там был скучный, коротко стриженный газон. Оба куста бузины срубили, а на их месте посадили низенькую живую изгородь. Дровяной сарай снесли.

В конце концов мы нашли в наружной стене новостройки вентиляционную шахту, куда можно было забраться через узенькую щель. Здесь мы хотя бы могли укрыться от кошек и управдома. Но до чего же неуютно тут было. В обитой жестью шахте всё время дул холодный ветер.

И всё-таки теперь у нас была крыша над головой.

5

Поскольку в новостройке нам нечего было есть, пришлось искать прокорм в окрестностях. Искали все: и мама, и папа, и дедушка, и мы, мышата.

Я часто ходил на вокзал. Дорога была длинная и не очень-то безопасная, ведь на улицах полным-полно машин. Зато на вокзале всегда было чем поживиться: выброшенный хлеб, картошка фри, а нередко и кусочек сыра. Иногда дедушка — если самочувствие позволяло — ходил с нами. Тогда мы осторожно перебирались через рельсы и перроны, на которых стояли люди в ожидании поездов.

— Видишь, — говорил дедушка, — все эти поезда едут в дальние края.

— Ив Швейцарию тоже? В мышиный рай?

— Да, и в Швейцарию едут.

Здесь, на вокзале, можно было хоть помечтать. Я представлял себе, как получу диплом сырогрыза и буду выгрызать в швейцарском сыре чудесные дырочки, да так аккуратно, что никто не заметит и следа моих зубов.

А вечерами я лежал и мёрз в вентиляционной шахте. И даже самое толстое гнёздышко из тряпок не спасало от сквозняка.

Мама всё время говорила: «Нам нужно выбираться отсюда, и притом как можно скорее. Надо найти что-нибудь получше!»

Но где?

В старых домах на Райской улице издавна жили мышиные семьи, и они ревностно охраняли свою территорию.

В других новостройках мышам приходилось ещё туже, чем нам. Там регулярно обрабатывали подвалы каким-то химическим средством, его ещё называли химической дубиной. На кого такая дубина упадёт, тот уже не очухается.

От этого погибли родители Изольды. Однажды вечером мама увидела на улице плачущую маленькую мышку. Та рассказала ей, что управдом только что вынес из дому тела её родителей. Никаких родственников у неё не осталось. Тогда мама приняла мышку-сиротку Изольду, так её звали, в нашу семью.

С тех пор как Изольда стала жить с нами, мы обычно ходили на вокзал с ней вдвоём.

Со временем мы нашли на вокзале ларёк, возле которого всегда валялось много всяких вкусностей, например картошка фри. Но к сожалению, многие лакомства были испорчены кетчупом, которым люди, по необъяснимым причинам, поливают еду.

Само собой, бродить по вокзалу с Изольдой было куда веселее, чем с дедушкой. Мы частенько сидели под краем перрона, тесно прижавшись друг к другу, и слушали объявления из громкоговорителя: «Внимание, будьте осторожны, с пятнадцатого пути отправляется поезд Мюнхен — Париж».

— Париж, — говорил я, — как же хорошо звучит!

А потом мы смотрели, как мимо нас катятся колёса.

6

И вот, однажды в пятницу, незадолго до Рождества, всё и случилось. Мы с Изольдой прошмыгнули на перрон. Дело было ночью.

Возле двери одного багажного вагона, куда грузили чемоданы и коробки, мы нашли крошки пирога. Они просыпались из порвавшейся рождественской посылки. След из крошек вёл с перрона в багажный вагон.

Забежать в вагон меня заставил не только голод, но и любопытство.

Пока Изольда подбирала крошки на улице, я осматривался в вагоне. Здесь были сложены чемоданы и коробки, а у стенки даже стояли несколько пар лыж. Дверь в конце вагона была открыта, через неё можно было заглянуть в соседний. Я проскользнул туда.

В этом вагоне было много отделений, и в каждом из них — по шесть сидячих мест. Как же тепло и уютно тут было. Мне вдруг так захотелось прилечь отдохнуть, прежде чем возвращаться на холод.

Когда я проснулся, вокруг всё тряслось и стучало. Перед собой я увидел человеческие ноги в башмаках. Я осторожно выглянул из-под сиденья — люди сидели и читали газеты. За окном в темноте мелькали огни. Постепенно я понял, что это не сон — я и вправду оказался в поезде, который куда-то едет!

Я, конечно, ужасно испугался, но, немного успокоившись, решил, что поезд рано или поздно наверняка вернётся в Мюнхен. Тогда я ещё не мог знать, что у каждого железнодорожного вагона есть свой «домашний» вокзал — станция приписки. Вагон, в котором оказался я, был приписан к Гамбургу, его прицепили к мюнхенскому составу только на замену другому, сломанному вагону. Обычно же этот вагон ездил по маршруту Гамбург — Кёльн. К счастью, тогда я всего этого не знал, а потому сидел под лавкой, чуть не пища от восторга, и поедал хлебные крошки, которые сыпались с бутербродов пассажиров. Время от времени поезд останавливался, и объявляли станции: Гёттинген, Ганновер, Люнебург, Гамбург.

В Гамбурге вышли последние пассажиры. Теперь я мог спокойно бегать из одного купе в другое. Я нашёл массу изысканных лакомств: шоколадный кекс, кусок бутерброда с сыром и несчётное количество крошек от хлеба и пирогов. В этом вагоне смогли бы наесться три мышиных семьи. И удобных укрытий хватало. Я обустроил себе гнёздышко в обшивке труб отопления.

Всем, кто планирует подобное путешествие, даю совет: зимой ни в коем случае нельзя прижиматься к трубам отопления — можно запросто обжечь шкурку.

Свой уголок я выстелил шарфом из верблюжьей шерсти, забытым кем-то из пассажиров. Через щель в обшивке трубопровода мне было видно окно, а за ним — небо. Так что я всегда знал, какая погода на улице.

7

День за днём, неделю за неделей я катался от Гамбурга до Кёльна и обратно. Когда в купе никого не было, я забирался на подлокотник сиденья и смотрел в окошко: заснеженные поля, покосившиеся домики, горы, реки, мосты; однажды на развилке просёлочных дорог стояли три бидона молока. Всё медленно проплывало мимо.

Вот какими оказались дальние края. До чего же красиво!

Но иногда я грустил, вспоминая о родителях, братьях и сёстрах, и об Изольде. Как чудесно было бы колесить по миру вместе с ними, в тепле и сытости, и никаких тебе кошек. Однако времени для грусти обычно оставалось немного, ведь в вагон садились новые пассажиры. Они задвигали чемоданы под сиденья и поднимали их на верхние полки, а потом у меня перед глазами снова оказывались ноги женщин, мужчин и детей, и снова на пол сыпались крошки хлеба и пирогов.