Должно быть, стоила, потому что никто даже не заикнулся о том, чтобы возвращаться назад. Впрочем, к парме и ко всем трудностям, связанным с пребыванием в ней, трое из четверых были привычны. О Косяке, проработавшем в лесничестве двадцать лет, нечего и говорить. Макарона же всю жизнь прожил в большом поселке Усть-Нем на берегу Вычегды и совсем не понаслышке знал, что такое рыбалка и утиная охота. До посадки он прошел через парму не одну сотню верст. И Леха Лиса, который хоть и был этапирован на Вымь из Воркуты, но детство и отрочество провел в небольшой деревушке в Архангельской области.

Только Егорша, в этом плане, выпадал из их компании. Бывший таксист из Коломны, он до этапа видел тайгу только по телевизору. Но такой человек Егорша, что не привык жаловаться и ныть. Никогда не теряющего хладнокровия и не испытывающего чувства страха в самых геморройных ситуациях, порой жестокого и беспощадного, его опасались даже блатные. Если бы он пожелал, то смог бы набрать на зоне весомый авторитет. Но Егорша никогда не претендовал на звание лидера. Держась постоянно особняком, не войдя ни в одну из «семей», он был полностью удовлетворен таким положением вещей, и порой зеки могли не услышать от него ни единого слова несколько дней подряд.

Угодил он на кичу, кинув на бабки и на рыжье своего пассажира – упакованного лоха, пьяного в дрова, который потом и вспомнить не смог бы, кто снял с него дорогие котлы и золотой болт, конфисковал из кармана лопатник с двумя штуками баксов, а потом выкинул клиента из машины у какого-то пустыря. Подобное с пьяными пассажирами Егорша проделывал и раньше. Но на этот раз не подфартило. Оказалось, что баба, провожавшая ограбленного мужика до такси, какого-то хрена зарисовала номер машины. А сам пассажир оказался каким-то большим мусорским начальником. Короче, когда во время обыска на квартире менты изъяли из ящика письменного стола и часы, и болт, и лопатник, Егорша понял, что в несознанку идти бесполезняк. И начал колоться. А уже через полгода был осужден и явно с подачи терпилы ушел по этапу в захудалую зону, затерявшуюся в глухой тайге в верховьях Выми...

Выспаться все-таки удалось. Слишком измучены были зеки походом через сузем, чтобы обращать внимание даже на пронизывющий холод, и все четверо сладко щемили несколько часов кряду. А потом снова перли через тайгу, сами не зная, куда. Сами не зная, зачем. И, как оказалось, не зря. Зековская судьба не оставила их без внимания и ближе к ночи подогнала им такой фарт, как двое скрытников-нетоверов, устроившихся на отдых у небольшого костра.

С этими бородатыми дятлами все оказалось как нельзя просто. Они даже не попытались оказать хоть какое-нибудь сопротивление. Просто корчились на земле, когда их пинали ногами, и глухо стонали. Ничего более, даже не интересно!

У спасовцев удалось добыть два ружья – старую «тулку» и вообще антикварный трехствольный «Бюксфлинт», – ленд зарядов, децл шамовки, котелок, две алюминиевые миски, рыболовные снасти, старый бинокль, кое-какое тряпье и – наверное, самое главное! – маленький, совсем как сувенирный, берестяной туесок с солью.

– Еще бы и табачку, – мечтательно пробормотал Егорша, когда они, оставив избитых спасовцев валяться возле костра, уходили ночной пармой подальше от места своего первого гоп-стопа.

Косяк расхохотался:

– Какой там, блин, тебе табачок?! Это же старообрядцы! М-да, брат, похоже, придется тебе бросить курить.

– Похоже, – вздохнул Егорша...

И началась для них вольная лесная жизнь. Для начала они, опасаясь мести спасовцев и сожалея о том, что зачем-то оставили в живых тех двоих у костра и не похоронили все концы ограбления в воду, ушли верст на тридцать к северо-западу, опять оказавшись недалеко – всего в сорока километрах – от своей зоны. Там, недалеко от богатого уткой болота, в непроходимой глуши сузема соорудили большой шалаш и решили выждать в нем время, пока мусора немного не угомонятся и не свернут операцию по их розыску. А это, по предположению Косяка, должно было произойти не раньше, чем через месяц. Потом было решено уходить на восток, ближе к Ижме, а вдоль нее пробираться на Магистраль. Что будет дальше, когда дойдут до Ухты, никто и не представлял, но все были уверены в том, что что-нибудь, да придумается.

Правда, для столь дальнего перехода – до Магистрали, даже если брать по прямой, было не меньше двухсот километров – требовался запас продовольствия, а еще лучше, нормальное оружие (а не старый тяжелый «Бюксфлинт») и заряды, которые уже подходили к концу. И вот судьба опять подогнала фарт – четверых лохов (а может, вовсе и не лохов?) с двумя великолепными ружьями, запасом шамовки и даже с молодой девкой. Все удовольствия в одном флаконе, как говорится. И надо лишь чуть-чуть расстараться, чтобы забрать их себе.

И, главное, девку!

Или главное все же оружие?..

У Косяка тряслись руки. То ли от жадности. То ли от возбуждения в предвкушении предстоящего хипежа. То ли от страха...

Пока трое мужиков и баба, ведя лошадей в поводу, медленно продвигались через болото к ельнику, четверо урок, передавая друг другу «ЛОМО», успели во всех подробностях разглядеть и оценить богатую добычу, которая нынче должна достаться им, если набег увенчается успехом.

Во-первых, молодая аппетитная девка. Во-вторых, два шикарных ружья, притороченных к седлам. В-третьих, небольшой армейский, судя по камуфляжной окраске, бинокль, болтающийся на груди косоглазого. Наконец, на спине долговязого вороного мерина закреплены две переметные сумки или два рюкзака, связанных вместе. И конечно, наполненные всевозможным добром. Остается лишь сделать пару прицельных выстрелов из засады и без помех забрать добычу себе. Все вроде бы полный верняк. Но...

...Смутные опасения у Косяка вызывала экипировка двоих мужиков, которые двигались следом за бабой и невысоким коренастым человеком со светлой окладистой бородой.

Со светлобородым и бабой все было ясно: спасовцы-скрытники. Только эти ублюдки одеваются в парму, как последние чмошники.

У мужика длинный, до пят, балахон, похожий на рясу, сверху оленья безрукавка шерстью наружу, на голове какая-то пидарка из валяной шерсти, к которой приделана самодельная кукля[22], плетенная из конского волоса. За плечом дряхлое ружьецо – такое, что, кажись, только притронься к нему неосторожно, так оно и рассыпется. Нет, этот монах никаких опасений не вызывал, никакого интереса не представлял. Будь он один, так спокойно бы проехал мимо.

На бабе была ненецкая малица, какие-то чмошные бурые штаны и – вот дурища-то! – лапти и онучи. Лапти! Это в парму-то! По болотам, по суземам, по буреломам... Голова плотно обвязана белым платком так, чтобы свободной оставалась лишь центральная часть лица. Никакой кукли нет и в помине. Никакой поклажи, кроме маленького узелка за спиной, тоже. Ну и, естественно, никакого оружия. Короче, эту шалаву можно было смело вычеркивать из списка тех, кто при нападении способен оказать сопротивление. Балласт она в этой компании, да и только.

Но вот двое других...

Один – косоглазый, наверное, из ненцев или тундровых коми. Его Косяк успел как следует разглядеть, когда тот на пару с бородачом выскакивал из ельника к бочажине за водой. Сейчас-то его желтая рожа была плотно прикрыта серо-зеленой куклей армейского образца.

Второй – высокий складный мужик, тоже в накомарнике, но, даже не видя его лица, Косяк пришел к выводу, что он еще молод. По каким признакам это определил, Валера не смог бы ответить даже самому себе. Молод, не старше тридцати лет.

В голове промелькнуло воспоминание о том, что примерно месяц назад, как раз за день до того, как они пустились в бега, по зоне от цириков промела пурга, будто из Ижмы сорвались в парму два зека, по пути кого-то прикончив, кого-то поискалечив. Но ведь с того дня минуло уже четыре недели. Чем бы эти беглые зеки питались все это время? Как бы сумели не загнуться от холода по ночам? У кого бы добыли такое оружие и такую одежду? Где бы нашли лошадей? Уж не у спасовцев, конечно. Хотя каким-то макаром сумели уговорить двоих дикарей-скрытников идти у них проводниками.