К работе над его второй редакцией второго тома Гоголь приступил лишь в 1848 году. Но собирать материалы для нового, грандиозного замысла начал, по-видимому, сразу же по уничтожению первой редакции. Он писал весной 1847 года: «Все сведения, которые я приобрел с неимоверным трудом, мне недостаточны для того, чтобы “Мертвые души” мои были тем, чем им следует быть».
Собиранию материалов Гоголь придавал огромное значение. Прежде всего, он считал необходимыми сведения о «вещественной и духовной статистике России». Он стремился привлечь к собиранию материалов многих своих друзей, обращаясь вместе с тем и к посторонним лицам. Так, брат поэта Языкова делал для Гоголя записи в районах Волги, где должно было развернуться действие поэмы. Жене своего приятеля А. С. Данилевского Гоголь поручил составлять для него «типы», то есть, взявши кого-нибудь из тех, которых можно назвать представителем его сословия, изобразить в его лице то сословие, которого он представитель, например, под такими названиями: киевский лев; чиновник-европеец, чиновник-старовер.
В ноябре 1848 года Гоголь еще не приступал к окончательному построению тома.
Свою хандру Гоголь выплескивает Жуковскому в письме от.3 апреля 1849 года: «Не могу понять, отчего не пишется и отчего не хочется говорить ни о чем. Та же неподвижность и в моих литературных занятиях. И ничего не издал в свет и ничего не готовлю; что и приуготовляю, то идет медленно и не может никак выйти скоро. Отчего, зачем нашло на меня такое оцепенение, этого не могу понять».
А не пишется о России, и чем дальше, тем это чувство будет посещать чаще, потому что писатель живет, главным образом, за ее пределами, и надеется, что читатели ему будут присылать письма, и они натолкнут его на литературную работу. Но такое встречается только в сказках. А сидя во французском ресторане мысли чаще витают вокруг блюд французской кухни. Если же он путешествует теперь по России, то постоянно окружен знакомыми из высшего света, ведет безалаберную жизнь, переезжая из одной усадьбы знакомого и другой, и сам уже становится похож на персонажа «Мертвых душ».
Но уже в середине мая 1849 года Гоголь пишет Жуковскому, что «ждет нетерпеливо прочесть… всё, что среди колебаний и тревог удалось создать».
С апреля 1849 года Гоголь в России. Но ему не до работы: отдыхает в Одессе, едет на родину в Васильевское, посещает Полтаву, Диканьку, Киев… Везде ему сопутствует хандра, которую не утишают даже богослужения, которые он неустанно посещает. Разговоры ведет лишь о церковной литературе, о поездке к Святым местам. А его постоянно спрашивают о втором томе «Мертвых душ», и он время от времени вынужден садиться за работу, чтобы прочитать отрывок из новой главы в литературном салоне.
Летом и осенью 1849 года Гоголь читал отдельные главы, чаще всего первой, наиболее законченной, или наброски глав своим друзьям, и один из слушателей Л. Арнольди отмечал, что у Гоголя в портфеле в то время уже были все главы второй части «Мертвых душ», «тогда уже почти конченных вчерне». Судя по всему, этот слух исходил от самого Гоголя.
Чтения вызвали единодушный восторг у слушателей (среди них уже не было прежних московских славянофилов, иногда критиковавших писателя). По словам А. О. Смирновой, первый том совершенно побледнел в ее воображении перед вторым: здесь юмор возведен был в высшую степень художественности и соединялся с пафосом, от которого захватывало дух.
Но было и другое мнение. Славянофил Ю. Ф. Самарин вспоминал: «Никогда не забуду я того глубокого и тяжелого впечатления, которое Гоголь произвел на Хомякова и меня раз вечером, когда он прочел нам первые две главы второго тома. По прочтении он обратился к нам с вопросом: “Скажите по совести только одно — не хуже первой части?” Мы переглянулись, и ни у него, ни у меня недостало духу сказать ему, что мы оба думали и чувствовали. Я глубоко убежден, что Гоголь умер оттого, что он сознавал про себя, насколько его второй том ниже первого, сознавал и не хотел самому себе признаться, что он начинал подрумянивать действительность».
В 1849–1850 годах Гоголь, занимаясь окончательной отделкой глав, по-видимому, многое исправлял и дополнял. Он писал своей приятельнице А. О. Смирновой: «Вижу, что много нужно еще приготовиться: нужно внимательно, и даже очень внимательно, прочесть всё то, что знакомит нас с краем нашим».
В январе 1850 года Гоголь писал П. А. Плетневу: «Конец делу еще не скоро… Все почти главы соображены и даже набросаны, но именно не больше как набросаны, собственно написанных две-три только».
Большую часть года он проводит в разъездах — у старцев в Оптиной пустыни, у И. Киреевского в Долбине, у А. Елагиной в Петрищеве, на родине в Васильевском, в Одессе. Денег катастрофически не хватает, и Николай Васильевич обращается за помощью к шефу жандармов графу А. Ф. Орлову: «Ваше сиятельство, милостивый государь! Покуда прибегаю к вам более за советом, чем с просьбой. Скажите мне откровенно, можно ли и прилично ли ввести государя-наследника в мое положение. Обстоятельства мои таковы, что я должен буду просить позволения и даже средств проводить три зимних месяца в году в Греции или на островах Средиземного моря и три летних где-нибудь внутри России. Это не прихоть, но существенная потребность моего слабого здоровья и моих умственных работ… А между тем предмет труда моего немаловажен. В остальных частях “Мертвых душ”, над которыми теперь сижу, выступает русский человек уже не мелочными чертами своего характера, не пошлостями и странностями, но всей глубиной своей природы и богатым разнообразием внутренних сил, в нем заключенных. Многое, нами позабытое, пренебреженное, брошенное, следует выставить ярко в живых, говорящих примерах, способных подействовать сильно. О многом существенном и главном следует напомнить человеку вообще и русскому в особенности…»
Требовательность Гоголя к своему произведению вырастала по мере продвижения работы. Между тем и друзья, и критики нетерпеливо напоминали ему о необходимости, наконец, выпустить в свет им самим обещанный читателю второй том поэмы. В письмах писатель обещает приехать в Петербург для печатания второго тома весной 1851 года. Потом он откладывает поездку на осень, но осенью вдруг совсем отказывается от опубликования своего труда, заявляя, что в нем всё покуда не годится, и что надо всё переделать.
Далеко не все современники, хорошо знавшие Гоголя, были уверены, что он действительно много сил отдает созданию второго тома. Работа над ним, растянувшаяся на десять лет, более напоминали мистификацию. Писать Николай Васильевич стал вяло, мрачнел все более.
Гоголь возвращается в Москву 5 июня 1851 года с рукописью второго тома и проживает на Никитском бульваре в доме Талызина у графа А. П. Толстого. Надо заметить, что в это время Николай Васильевич пишет, а потом переписывает начисто свое последнее произведение — «Размышления о Божественной Литургии». Он зорко охраняет портфель со своими сочинениями, так что о его содержание разлетаются всевозможные слухи, чаще всего легендарные. Однако Николай Васильевич не отказывается прочитать близким знакомым несколько глав, или отрывков из глав.
Однажды один из гостей Гоголя не удержался и заметил ему, что уже несколько месяцев не слышно от него ни одной новой строки. Николай Васильевич грустно улыбнулся и ответил: «Да, как странно устроен человек: дай ему все, чего он хочет для полного удобства жизни и занятий, тут-то он и не станет ничего делать; тут-то и не пойдет работа».
По воспоминаниям очевидцев известно содержание первых шести глав второго тома, прочитанных автором у своих друзей: Л. И. Арнольди, А. О. Смирновой и С. П. Шевырева. В этих главах рассказывалось, как Чичиков привез Тентетникова к генералу Бетрищеву, как произошло окончательное примирение, и генерал дал согласие на брак Тентетникова и Уленьки. Но до свадьбы Тентетников, замешанный в политическом деле, был арестован и сослан в Сибирь; Уленька последовала за ним в ссылку и там вышла за него замуж.
