…По пути назад мы, вдохновленные лапландской меланхолической дискотекой и дозами спиртного, даже спели в машине «Снег да снег кругом…». На улицах поселка не было ни единого человека, на шоссе, ведущем на юг, в Рованиеми, — ни одной машины. Всюду в отблесках фар блистал один лишь снег. Мы свернули с трассы у бензоколонки, и тут уж, в наших лесах, среди пустых или сонных коттеджей, тишина царила совершенно мертвецкая.

— Спасибо тебе, — прошептала Леся, сидевшая на переднем сиденье, потянулась ко мне и чмокнула в щеку. Я положил руку на ее плечо и постарался превратить братский поцелуй в нечто не столь целомудренное. Однако она вырвалась, засмеялась: «Хватит! Хватит!» — и выскочила из машины. Света с заднего сиденья вежливо сказала мне «спасибо» и «спокойной ночи». Через минуту обе они исчезли в домике. Свет в нем был уже погашен, мерцала лишь новогодняя гирлянда в окне.

Сегодняшний день, первый день расследования, вместил слишком многое, и мне, впервые за поездку, не хотелось писать в свой ЖЖ, что случилось нынче. Начну — ведь затянет, и засижусь до утра, а сейчас уже первый час ночи, наступило четвертое января. А мне еще надо подобрать и распечатать карточки наших девушек, чтобы завтра предъявить их моим новым друзьям — мордоворотам.

Я заглушил двигатель и вышел на волю покурить — я берегу свое любимое авто и без крайней необходимости стараюсь в нем не дымить.

Тишина была такой, что аж закладывало уши. Днем в здешних местах порой слышалось слабое подобие шума — с горы или, напротив, с дороги, ведущей в Рованиеми. Сейчас же, ночью, тишь была настолько абсолютной, что, казалось, холодные звезды потрескивают на небосводе, подобно огонькам электросварки.

Я знал из физики об абсолютном ноле температур. Здешние места претендовали на абсолютный ноль звука.

Пар изо рта вместе с дымом сигареты улетал прямо в небо.

И тут раздался короткий скрип двери, и на крыльцо коттеджа кто-то вышел. Я обернулся. Пуховик наброшен на плечи, тонкая рука цепляется за притолоку, нога неловко отставлена. Женя. Женя Горелова. Красавица в духе неореализма. В груди у меня екнуло.

— Не спится? — спросил я ее.

— Да, Петька храпит, — проговорила она с досадой. — А вы на машине катаетесь, Иван? — спросила она с завистью, кивнув на мой еще не успевший остыть лимузин.

— Катаюсь.

— А я уже четвертый день сижу здесь безвылазно, — без досады, но с грустью промолвила она.

— Хотите покатаю?

Я, кажется, уже писал, что, когда я общаюсь с женщинами — тем более с теми, к кому неровно дышу, — мои слова и действия часто опережают мысли. Рассудок пасует перед желанием. Я не подумал о Лесе, которая внутри, в домике, и наверняка еще не спит и может видеть нас в окно. Тем более наплевать мне было на гореловского мужа. В такие моменты, как этот, мозг перестает управлять мною. Уж не знаю точно, что конкретно управляет, но точно — не мозг.

— Покататься? Хочу, — без обиняков сказала женщина.

И тут я, в гусарском стиле — красотка выскочила на крыльцо, а офицер ее р-раз, и в сани — подхватил Женю на руки и перенес на переднее сиденье своего автомобиля, которое еще, кажется, не остыло от Лесиного тела. Мысль о Лесе меня не смущала, потому что на вопрос, можно ли любить одновременно двоих, я уже давно дал себе ответ: можно. И троих, и даже пятерых. Девушки ведь все разные, значит, и чувства к ним тоже разные. Так почему бы и нет?

Я прыгнул за руль, завел мотор и тихонечко, не газуя, чтоб не разбудить спящих и не обратить лишнего внимания тех, кто еще не лег, покатил по заснеженной просеке.

Когда мы отдалились от обитаемых коттеджей, прибавил газу. «Хонда» послушно летела по насту. Повороты я проходил с заносом, дергая ручник. Стрелка спидометра плясала около восьмидесяти. Краем глаза я видел лицо Жени. Она боялась моего скоростного драйва, но ей нравилось.

Женщины — они все одинаковые.

— Куда вы ездили со Светой и Лесей? — спросила моя пассажирка.

— На дискотеку.

— Счастливые…

Я вырулил на пустынную дорогу, которую приметил на карте и давно собирался протестить. Она поднималась, извиваясь, к вершине, к конечной станции гондолы. Несмотря на снежное покрытие и серпантины, я шел посреди дороги со скоростью сто двадцать. Вряд ли здесь за поворотом притаился финский гаишник. Справа и слева от узкой трассы угадывалась пропасть. Сзади нас вздымались клубы морозной пыли. Краем глаза я видел, что Женя вцепилась в ручку над дверью, закусила губу, однако на ее лице играла смутная улыбка.

Вскоре началась полоса тумана. Я включил «противотуманки».

Молочная пелена вокруг нас с каждым километром становилась все гуще. Я сбавил скорость. Я человек азартный, но не самоубийца.

А туман все крепчал — если подобное выражение применимо к постепенно сгущающейся и белеющей мгле. Вскорости, несмотря на дальний свет и противотуманные фары, не стало видно даже метров на двадцать вперед. Я сбавил ход, но все-таки несся — и тут уж оставалось полагаться скорее на удачу в духе русской рулетки, чем на свое драйверское искусство. Вылетит сейчас мне навстречу какое-нибудь шальное авто — вряд ли нас с Женей спасут ремни и подушки. Моя спутница тоже, казалось, держалась из последних сил. Упоение на ее лице сменилось неприкрытым ужасом.

— Все, хватит! — наконец выкрикнула она. — Стой!

Я послушно сбросил скорость и пришвартовался к обочине. Как раз и небольшая смотровая площадка обнаружилась. Впрочем, за столбами ограждения не было видно ни зги, лишь угадывалась за плывущими совсем рядом клоками облаков безмерная пропасть, еще более страшная оттого, что не было видно, как далеко и глубоко она простирается. Да еще оттуда доносился странный звук — удивительно, но где-то внизу, похоже, протекал незамерзший горный поток.

А внутри машины было тепло, уютно, поблескивали огоньки на приборной панели и наигрывала музычка. И еще ощущался запах духов.

— Господи, как мне было страшно! — воскликнула Женя — и вдруг подалась с пассажирского сиденья и прильнула к моей груди. Что ж, страх — вернейшее средство, чтобы толкнуть женщину в объятия мужчины. Я погладил ее по щеке. Она устроилась у меня на плече, ее дыхание щекотало мне кожу. Тут уж ничего не оставалось, как поцеловать ее в губы. Женщина ответила на мой поцелуй.

Потом оторвалась от меня, села ровно и закрыла лицо ладонями. Повторила глуховатым голосом, с оттенком отчаяния:

— Боже мой, как же мне страшно!

— Мы уже никуда не едем.

Она горько усмехнулась, но ничего не ответила.

Я сидел как истукан и ровным счетом ничего не предпринимал. Здесь и сейчас все решать должна была она. Наконец Горелова сказала:

— Выйди, погуляй пять минут. Только не кури там без меня. И включи здесь печку посильнее.

Я выполнил все ее указания. Предчувствие затуманивало мне мозг.

Движок мерно урчал, кондиционер нагнетал в салон горячий воздух. Приятно было иметь дело с женщиной, которая — в отличие от Леси — сама знала, чего хочет.

Я отошел вперед по дороге метров на двадцать, оглянулся. В тумане не стало видно даже силуэта машины. Слышалось только легкое урчание мотора да откуда-то снизу шум текущей воды. На секунду мне вдруг представилось, как Женя перебирается в водительское кресло и бьет по газам, оставляя меня здесь одного. Перспективка не сильно обрадовала, но потом я подумал, что, во-первых, ничего страшного: за час-полтора я вернусь назад, хотя бы даже и в тумане. А во-вторых, куда Горелова сможет удрать, со сломанной-то ногой: коробка у меня механическая, вряд ли она сможет отжимать сцепление. Выждав еще пару минут сверх предложенных пяти, я вернулся в свой лимузин.

Когда я открывал водительскую дверь, зажегся свет в потолке, и я увидел прекрасную картину. Переднее сиденье было разложено до горизонтального положения (за такую возможность я тоже люблю свою «хондочку»). Женя лежала в кресле навзничь, совершенно нагая. Когда зажегся свет, она закрыла глаза сгибом локтя и сказала: «Иди сюда, быстро!..»