Сразу после полудня начал собираться народ, и около двух часов улица почернела от густой толпы. Хотя похороны были назначены на два часа, процессия не двинулась и в половине третьего, ибо, как водится, священники запаздывали. Ожидая духовенство, народ точил лясы, и уж о чем только не было тут разговоров. А так как у нас свадьбы обычно какие-то мертвые, а похороны — куда живее, то и здесь очень живо беседовали, а разговаривая, смеялись, остроты сыпались так, будто люди собрались вовсе не для того, чтобы отдать последний долг покойному. Народ, разбившись на множество больших и маленьких групп, стоит или прохаживается по улице, оживленно болтая. В группе торговцев толкуют о каком-то фальшивом банкротстве и поджоге; а там группа учителей обсуждает влияние алкоголя на некий сорт рыб; в третьей группе — пенсионеров — разговор идет о шалостях старого председателя суда, совершенных в отсутствие жены, и все утирают слезы, выступившие от неудержимого смеха. Что касается офицера Н., то он за время долгого ожидания духовенства завязал знакомство и изъяснился в своей давнишней, восьмилетней тайной любви к недавно овдовевшей г-же П. и был ею приглашен в гости на будущее воскресенье… Вообще разговоры повсюду были весьма занимательные и не только не затихали, но, напротив, становились все более оживленными, пока наконец не появились священники.

Еще немного, и процессия тронулась.

Выехал катафалк. За катафалком двинулась многочисленная родня. Все понурились. Все растерянны, как это обычно бывает в столь скорбные минуты, никто не знает, где встать, кого взять под руку. Как кстати в таких случаях оказывается человек, владеющий собой и знающий все порядки! На этот раз всех выручила Перса. Она повязала платки на рипиды и подсвечники, вручила попам свечи и шелковые платки; дала каждому зятю в спутницы его благоверную и одну из теток.

Двинулись. Перса кричит зятю Кристофору, чтобы он надел шапку на голову, ибо, говорит она, дорогого покойника он все равно из гроба не поднимет (ему ведь сейчас нет никакого дела до того, пойдет Кристофор в шапке или без шапки), а себе может повредить — заполучит какую-нибудь там хворь или сильный насморк.

Перед катафалком — многочисленные венки. Кто их пересчитает, кто прочтет, что на них написано! Оставим принесенные родней и займемся теми, которые получил покойник за свои гражданские доблести. На одном начертано: «Нашему благодетелю и почетному члену. Экспедиторы»; на другом: «Достойному и энергичному члену-основателю. Общество субсидий под залог»; на третьем: «Неутомимому инициатору. Общество «Колыбель и Могила»; на четвертом: «Активному члену. Члены комиссии по выбору площади для рынка»; на пятом: «Незабвенному председателю. Общество по скупке пенсионерских и чиновничьих векселей».

Всем бросилось в глаза обилие венков, и потому, естественно, сразу же начались сравнения с давешними похоронами полковника, и было решено, что нынешние похороны — если не считать в полковничьем кортеже того, что положено по военному чину, не в пример пышнее. Попов было семеро. Но как ни удивительно — ни одного любительского хора, а их в городе два!.. После от все той же Персиды дознались, что оба хора — хор «Дамаскин» и хор «Равийола» — были бы на месте, но, к сожалению, при переговорах в доме покойного руководители названных хоров, Пан Выпил и Пан Выпивал, передрались, так что их увели в участок, почему процессия и осталась без хора. Это было, однако, частично возмещено. «А за родственниками, — писала в отчете одна из газет, — приятно и трогательно было видеть довольно большую толпу сокрушенных и плачущих женщин, девушек и детей в черных покрывалах. Это многочисленные квартиранты покойного. Не было человека, глаза которого не оросились бы слезами при виде этого зрелища».

Процессия медленно двигалась по главным и боковым улицам; по главным — ради знакомых покойного, а по боковым — ради Сибиновых лавок и лабазов, домов и участков — чтобы покойного еще раз увидели его столь тяжелым трудом добытые владения!.. Около каждого такого места останавливались. Задержались даже около одного участка, из-за которого был процесс (и покойник проиграл его за два дня до смерти, но только это от него скрывали). Слегка поспорили, нужно ли и тут останавливаться, и в конце концов решили, что нужно. «Ладно, — сказал кто-то. — Постоим и тут по христианскому обычаю. Покойник думал, что участок его, с этой мыслью и умер…»

Так потихоньку продвигались вперед. Поочередно пели попы и дьячки. Попы, когда не пели, беседовали тихо и степенно о состоянии покойного, о наличных деньгах, о том, сколько он платил налога и сколько бы должен платить. А когда приходил черед петь, они прерывали разговор и опять пели, а затем снова продолжали разговор с того места, где остановились. Те же, кто не плакал, не пел и вообще не чинодействовал, непрестанно разговаривали. Люди как люди, болтали о всякой всячине. Одни говорят, что мало попов, другие — что венков могло бы быть еще больше. А некоторые женщины замечают, что дочке Сибина траур не так уж к лицу. «Знай она, как он ей не идет, — говорят они, — ни за что бы не надела!» Одна из них поведала, что ее все уверили, будто траур ей очень к лицу, и она надеется вскоре одеться в черное, так как свекровь на ладан дышит! Те, что постарше, завели речь о вдове Сибина. Одна спрашивает: «Собирается ли госпожа Анастасия выходить замуж? Ведь она еще свежая и крепкая, почему бы и не выйти!» Другая говорит, что она не пойдет, у нее внучата. Третья замечает, что внучата тому не помеха, ибо они обеспечены по завещанию, да и у Анастасии есть своя часть независимо от того, останется ли она вдовой до могилы или выйдет через год замуж, если найдется подходящий человек, и добавляет, что она уже припасла для нее по меньшей мере одну хорошую партию. Потом переходят к деталям завещания, но беседа прерывается сначала вопросом какой-то девчонки: «Почему так мало офицеров в процессии?», а потом тут же начавшейся речью перед последним участком покойного, из которой становится ясно, что покойник намеревался стать одним из выдающихся благотворителей.

— Скажите, пожалуйста, а кто это умер? — спрашивает прохожий господин одного из провожающих. — Я, знаете ли, нездешний и…

— Эх, — отвечает, вздохнув, спрошенный. — Редкостный человек. Почтенный старец! Не было комитета, сударь, в котором он не состоял бы членом.

Дошли уже до последней улицы, ведущей к кладбищу, до последнего угла, где предстоит остановка у кирпичного завода покойного. Здесь расстанутся с ним знакомые и друзья, и только родные проводят его до места вечного упокоения…

Как на всех улицах, по которым они проходили, так и здесь люди выбегают за калитки с тем же самым интересом, с каким они бегут за калитку, заслышав оркестр и марш, волынку и свадебные песни!..

Здесь прощаются с покойным. Все идут по домам, и снова — разговоры, гомон и хихиканье.

— А кто это умер, сынок? — спросила старуха из ближайшего дома, которая едва-едва нашла один шлепанец и так, без другого, и бежала до самого кладбища, перед которым собралась толпа из соседних домов.

— Да тот, кому, бабушка, жить надоело! — отвечает ей сосед.

— Не знаю, — отвечает ей соседка из толпы. — Человек какой-то, говорят…

— А большая процессия, дочка? — спрашивает бабка, щурясь и пытаясь разглядеть провожающих.

— Была! А сейчас расходятся.

— А сколько попов?

— Четыре.

— А дьяков?

— Не знаю.

— Помилуй, господи, его душу! Видать, богач какой-то. А есть ли рипиды?

— Есть, бабушка!

— А платки какие?

— Шелковые, бабушка.

— Эх, — вздохнула старуха. — Хорошо. Коли богат, место для души всегда найдется… Только бы на похороны сколотить денег — и тогда хоть завтра помереть… — добродушно заканчивает бабка.

В это время траурный кортеж приближается к толпе перед воротами. Люди из толпы подходят поближе к кресту и читают: «Сибин Сибинович, торговец». Говорят старухе: «Сибин Сибинович умер».