Шеф в канцелярии и теща дома вершили над ним власть, и под их строгим надзором Теофило коротал свою жизнь между канцелярией и домом.

Как нельзя было опоздать из дому в канцелярию даже на пять минут, потому что шеф призвал бы его к ответу, так нельзя было и опоздать из канцелярии домой, ибо в этом случае теща призвала бы его к ответу.

Власти действовали заодно в полном согласии благодаря известной служебной связи, существовавшей между ними. Эту служебную связь поддерживала госпожа Дунич, имевшая для этого все условия. Она была молодая и здоровая, одним словом, вполне кредитоспособная налогоплательщица. Подобная связь лишь удваивала страдания Теофило. Прежде его ругали дома за то, что он делал дома, а в канцелярии за то, что он делал в канцелярии. Но с того времени как госпожа Дунич начала платить налог непосредственно в окружное управление и таким образом установилась служебная связь между семьей Теофило и учреждением, в котором он работал, грешному Теофило за каждую его ошибку приходилось расплачиваться дважды. Скажем, если он сегодня ошибся и неправильно начислил на кого-нибудь налог и получил нагоняй от начальника, то завтра за то же самое ему влетало от тещи: «А вы, сударь, с некоторых пор что-то стали рассеянны. Даже налог не можете высчитать правильно. Хотела бы я знать, чем объясняется ваша рассеянность, о чем это вы думаете?»

И наоборот, стоило ему заметить, скажем, что суп пересолен как он сразу же получал нагоняй от тещи, а на следующее утро его вызывал к себе в кабинет шеф и суровым начальственным тоном давай ему выговаривать:

— Я вас, господин Дунич, всегда считал серьезным и старательным чиновником, а серьезный и старательный чиновник должен быть таким везде: и в церкви, и в канцелярии, и на улице, в дома. Никто мне на вас не жаловался, но я слышал, что за последнее время у себя дома вы стали грубияном.

— Но… — пытается оправдаться грешный Теофило.

— Не нужно оправданий… — прерывает его шеф.

— Нет, я только хотел сказать… — начинает опять Теофило.

— Я знаю, вы хотели сказать, что мне не следует вмешиваться в ваши семейные дела. Но я и не вмешиваюсь. Дело в том, что в учреждение приходят посетители, а грубость, если с ней мириться, может перейти в привычку и стать второй натурой. И тогда, господин Дунич, вы, чего доброго, эту вашу вторую натуру будете проявлять и здесь, в обращении с нашими уважаемыми гражданами, чего, разумеется, я не могу допустить.

Логика этих слов сражает Теофило, и он медленно бредет к себе в канцелярию, успокаивая себя тем, что удары судьбы следует сносить безропотно.

Нужно было, чтобы настала несносная июльская жара и пот Теофило промочил все подушки (что особенно выводило из себя тещу), чтобы он получил, наконец, разрешение пойти в кофейню. Говоря же по чести, это и не было разрешением — теща просто выгнала его из дому.

— До каких пор ты будешь валяться, вся комната потом провоняла. Шел бы хоть на улицу.

— Так я пойду посижу в кофейне? — не скрывая радости, спрашивает Теофило.

— Проваливай куда угодно!.. — отвечает теща тем же любезным тоном.

И довольный Теофило поднимается с дивана и идет в ближайшую кофейню, чтоб там, усевшись под навесом, заказать кофе и ждать, не найдется ли желающий сыграть в домино. Последний раз Теофило играл в домино еще до свадьбы. Но желающих не находилось, и Теофило не оставалось ничего другого, как взять газету, которую он прочел несколько дней назад, но которая все еще висела на палке в кофейне. Час, оставшийся до конца обеденного перерыва, Теофило провел бы совсем неплохо и в обществе газеты, если бы не случилось того, о чем он вовсе и не думал. Теофило только что прочел корреспонденцию, в которой ругали какого-то попа за то, что у него не хватило терпения дождаться разрешения на второй брак, и хотел уж было перейти на «Нам сообщают» (рубрика, особенно интересная потому, что редакция за нее не отвечает), как с базарной площади донесся шум. Чья-то собака мчалась вдоль улицы, а за ней гналась толпа мальчишек, бросая в нее камни и завывая: «Ату, ату его!!»

Мальчишки-ученики, дремавшие возле дверей лавок, пока хозяева отлеживались после обеда дома, а приказчики храпели в задних комнатах лавок, в мгновение ока очнулись от дремоты, схватили кто трехногий стул, кто аршин, кто гирю и бросились в погоню за собакой.

Теофило опустил газету на колени, обернулся и вдруг почувствовал желание присоединиться к облаве, чтоб хоть как-нибудь развлечься и скоротать оставшееся время. Он опустил палку с газетой, намереваясь преградить собаке дорогу. Но та не растерялась и юркнула под стол, за которым сидел Теофило. Тогда Теофило попытался вытолкнуть ее ногою, но собака схватила его за икру с такой злостью, что нога почти сразу же одеревенела. Кельнер, увидев это, взял стул и ударил собаку по голове так, что та упала. Поднявшись на ноги, она хотела было бежать дальше, но подоспели остальные преследователи, и не прошло и двух минут, как она уже лежала на мостовой мертвая.

Толпа окружила жертву своего варварского геройства, а кельнер и несколько учеников из соседних лавок столпились вокруг Теофило, который сквозь, разорванную штанину разглядывал окровавленную ногу.

— Больно? — спрашивает один.

— Смотри-ка, укусила! — добавляет другой.

— И брюки порвала!

— То-то и плохо, — вздыхает Теофило, пытаясь определить, можно ли поставить заплату на такую большую дыру.

— Рана не бог весть какая, — продолжает первый.

— Приложите немножко растительного масла и соли…

— А что, если собака бешеная? — не унимается первый.

Все так и замерли, а Теофило побледнел, испуганно поднял голову и, посмотрев на говорившего, почти шепотом спрашивает:

— Как то есть бешеная?

— А очень просто… бешеная…

— При такой жаре любая собака может взбеситься, — убежденно объясняет ученик.

— Вот например, недавно в селе Троицы бешеная собака укусила человека, — поддерживает его кто-то.

— Что?.. — спрашивает бледный и растерянный Теофило.

— Ничего… взбесился человек…

— Что?? — повторяет перепуганный Теофило.

— Отвезли в Ниш, в сумасшедший дом, — уверенно продолжает мальчишка.

У Теофило задрожали колени, последние кровинки исчезли с его лица, еле-еле поднялся он со стула и поплелся домой, а толпа увлеченно продолжала обсуждать происшествие.

Разумеется, дома Теофило был встречен так, будто не собака его укусила, а он — собаку.

— Поделом тебе! Не будешь соваться куда не следует, — закричала жена.

— Ведь не укусила же она кого-нибудь другого, порядочного человека, — поддержала теща. — Не укусила же она, например, господина шефа. Кого ж еще, конечно, тебя!

Затем настала очередь беспокоиться о брюках (очередь до Теофило дойдет позднее). В рваных брюках нельзя появиться в канцелярии, а других брюк у Теофило не было. И пока женщины вертели, выворачивали и разглядывали брюки со всех сторон, выискивая, откуда бы отрезать кусок, чтоб поставить заплату на такую большую дыру, полуголый Теофило сидел в углу, размышляя о судьбе человека из села Троицы.

О том, чтобы идти в канцелярию, не могло быть и речи, так как прошло уже немало времени. Поэтому госпожа Дунич написала вежливое письмо, в котором просила господина шефа извинить мужа за временное отсутствие. В конце письма госпожа Дунич приписала еще что-то очень хорошее, и соседский мальчишка отнес письмо по адресу.

Теща наконец вернула Теофило брюки, прибавив:

— На, напяливай и иди в канцелярию, есть еще время.

— Я сказал, что не пойду сегодня, — прошептал Теофило.

— А почему это? Еще только четыре, до шести еще много времени.

— И господин шеф может рассердиться, — добавила госпожа Дунич.

— Конечно, может, но разве не надо к ране что-нибудь приложить?

— Подумаешь, какое дело! — возмутилась теща. — Заживет, как на собаке. Думаешь, мы с тобой будем цацкаться из-за такой царапины?

— А как же! — подавленно отозвался Теофило. — Ведь собака могла быть бешеной.