Неудивительно, что министр финансов так переполошился. От обычных-то людей он защищен – никто не видел его в лицо, никто не знает, как его зовут, даже я, имевшая дело с теневиками, этого не знаю, но кто-нибудь из коллег мог бы убрать его запросто, наплевав на все степени защиты.

Но снова во все это лезть мне совершенно не хотелось. Теневики уже как-то раз попросили меня им помочь, и все это кончилось горой трупов, двумя выпавшими из жизни годами и фактической потерей правой руки. А в плюсы можно было записать разве что большое ничего в яркой праздничной упаковке.

И вот мне уже за тридцать, я одна, в чужой стране, вдобавок еще и беременна, и даже родителям не могу позвонить. Они не знают, что скоро станут бабушкой и дедушкой, но это пол беды. Беда в том, что они вообще не знают, что я до сих пор жива.

Лимузин высадил меня около моего – пока еще моего – дома и уехал. Я прошла по дорожке, поднялась по ступенькам… Сил, чтобы идти внутрь, уже не было, я присела в плетеное кресло на веранде, закинула гудящие ноги на столик и уставилась в теплую белизскую ночь.

Кларк прав. Здесь не лучшее место, чтобы воспитывать ребенка. Так себе медицина, так себе образование, никаких перспектив. Подрастет, будет маме в табачной лавке помогать…

С другой стороны, здесь тихо, спокойно, практически нет уличной преступности, и вообще, тут живет куча людей, и они вполне довольны выпавшим им жребием…

Но как я ни старалась себя в этом убедить, все равно мне казалось, что я лишаю своего ребенка части его будущего. Лишаю его возможности выбирать самому. Лишаю его тех возможностей, которые когда-то были у меня…

Меня это, как видишь, ни к чему хорошему не привело, но каждый человек имеет право делать свои собственные ошибки, и было бы неплохо дать ему этот шанс.

Но, сама понимаешь, предложение Кларка тоже было вариантом так себе. Если я отправлюсь с ним и снова влезу во все эти теневые игры, может быть, у меня и ребенка-то никакого не будет. Выйду на пенсию с двумя почетными медалями, солидной пенсией и перерезанной глоткой…

Тоже вариант. Может, быть матерью – это вообще не мое…

Я уже представляла себе один из возможных разговоров с будущим отпрыском.

– Мама, а где наш папа?

– Ну, тут есть варианты, дорогуша. Либо он отправился путешествовать по миру, чтобы найти себя…

– Либо?

– Либо я зарубила его топором меньше, чем через час после твоего зачатия.

Конечно, я надеялась, что это ребенок Реджи, но математика была против этой версии. Задержка случилась слишком рано, если считать от нашей с ним первой после перерыва ночи, так что присутствовала некоторая вероятность, что Джеремайя Питерс таки успел сделать свое дело, пока я была под воздействием наркотиков и не совсем адекватно воспринимала реальность.

Жаль, что ни одного из них не было под рукой, и я не оставила себе на память ничего, что могло бы помочь в проведении генетического анализа.

Может, я так никогда и не узнаю наверняка.

Может, это и к лучшему.

Мне за тридцать, моложе я не становлюсь, часики, как говорится, тикают, а достойных претендентов на горизонте как-то не наблюдается. Так что можно наплевать на личность отца и попытаться хоть что-то в этой жизни сделать хорошо.

– Мама, а откуда у нас в доме этот старый пожарный топор?

– Дедушка подарил.

Папа Бэзил, черт бы тебя подрал. Почему на этот раз ты не пришел ко мне на помощь? Или я за эти два года ни разу тебя не позвала? Мне хотелось надеяться, что это так.

Другой вариант был слишком плохим. Если я все-таки его позвала, а он не пришел, это могло означать только одно.

Что он мертв.

В мирах бесконечной войны у бога мести должно быть много врагов…

Естественно, я заснула в этом чертовом кресле, а когда проснулась, на улице было уже светло, а на часах – почти восемь утра, скоро идти на работу. Тело затекло, и при попытке встать я едва не рухнула на четвереньки, но в последний момент сумела удержаться, ухватившись рукой за стол.

На этот раз мне удалось даже не перепутать руку.

Ковыляя, как кляча, которую уже давно пора пристрелить просто из милосердия, я отперла дверь и вошла в дом. Приняла душ, почистила зубы, надела чистую одежду. Времени было еще с запасом, хоть и небольшим.

Есть не хотелось, да, по правде говоря, было и нечего, и я решила, что перехвачу что-нибудь на работе. Солнце уже начало припекать, так что волосы почти просохли естественным путем, я привычно собрала их в хвост и отправилась открывать лавку.

Первый покупатель объявился только спустя полчаса после открытия. Молодой мужчина в линялых шортах, белой футболке и мокасинах, он был настолько черен от загара, что издалека его можно было принять за местного. Но вблизи стало видно его европеоидные черты лица и голубые глаза.

– Коробку сигар, прекрасная синьорита, – попросил он. – Продайте мне коробочку сигар.

– Каких?

– А какие у вас самые дорогие?

– Кубинские, – сказала я.

– Это те самые, которые молодые кубинские женщины крутят на своих смуглых упругих бедрах?

– Наверняка, – сказала я и вытащила из-под прилавка коробку «кохиб». – Двадцать долларов за штуку, четыреста долларов за коробку.

Он взял одну сигару и поводил ею у себя под носом, втягивая ноздрями воздух.

– Контрабандная.

– Скорее всего.

– Не скорее всего, а точно, – сказал он. – Они напоминают мне жаркие кубинские ночи. О, это было прекрасно, жаль только, что мне пришлось покинуть Остров Свободы в некоторой спешке, а пограничники пытались обстрелять наш катер.

– Вы тоже контрабандист?

– О, нет, – сказал он. – Я Холден. Генри Холден. Я – британский шпион.

– А я – Боб, – сказала я. – Богиня хаоса и разрушения.

– Прямо как моя бывшая жена, – улыбнулся он.

Зубы у него были белые и безупречно ровные. Видимо, в Интеллидженс Сервис хорошая стоматологическая страховка.

– Угу, – у меня не было настроения соревноваться с ним в остроумии.

– Сегодня вечером я буду пить и курить сигары в компании резидента ЦРУ и одного подозрительного русского, – сказал Холден. – Думаю, что он из КГБ. А на следующей неделе я собираюсь полезть в джунгли в поисках странного.

– Отличный план.

– И в связи со всем этим у меня к вам вопрос, Боб, – сказал он. – Что вы делаете завтра вечером?

– Торгую сигарами.

– А после работы?

– За мной пытается ухаживать один парикмахер, – сказала я. – У него есть опасная бритва.

– А у меня есть пистолет и лицензия на убийство, – сказал Холден. – Правда, я оставил все это в других штанах.

– Тогда приходите, когда переоденете штаны.

– Заметано, – он вытащил из кармана четыре мятые сотенные купюры, положил их на прилавок, сунул коробку с сигарами под мышку и ушел.

Сразу после него явился Карлос и стал настойчиво вопрошать, что это за гринго.

– Просто гринго, – сказала я.

– Когда он проходил мимо парикмахерской, странно на меня посмотрел.

– Возможно, он просто хотел постричься, но у него не было денег, – сказала я.

– Думаешь?

– Конечно.

– У гринго всегда есть деньги, – сказал Карлос.

– Не всегда. Я, например, тоже гринго.

– Ты уже своя, Боб, – сказал Карлос. – Чего от тебя хотели эти парни из отеля?

– Просто один старый знакомый попросил о встрече, – сказала я.

Карлос нахмурился. Не знаю, что ему больше не понравилось, сам факт наличия у меня старого знакомого или его связь с «Континенталем».

– Здесь не принято о таком спрашивать, и я никогда не задавал тебе этого вопроса, Боб, – сказал Карлос. – Но любопытство гложет меня изнутри, как сотня голодных хорьков, и я надеюсь, что ты не обидишься…

Он замялся.

– Ты, наверное, хочешь спросить, чем я занималась до этого, – предположила я.

– Ну… да.

– Я была копом, – сказала я.

– Копом? Ты работала в полиции?

– В убойном отделе.

– А потом…