Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Двоюродная роется в карманах, кладет в пыль монету - серебряный прямоугольник. Я жду, не шевелясь, пока они уйдут.

И поднимаю монету. Человек гордый бросил бы монету ей вслед. Я не гордый, я голодный. Я монету беру.

На рынке сегодня день уток и кроликов - ребятишки гонят стада уток длинными хворостинами, тащат кроликов в клетках, болтаются возле главных дешевых рядов, где сушится мясо ящериц-текла. Я иду мимо шестов из стеблей гигантской травы, на которых болтаются крашенные яркой краке-новой краской желтые ткани, протискиваюсь между двумя овощными лотками. Рядом с местом, где собираются наемники, жарят мясо стабосов на вертелах и продают ломтики ананасов, вымоченных в соленой воде для сладости.

На серебряную монету Двоюродной я покупаю суп с лапшой и гороховую кашу с пряностями и медленно ем. В брюхе пусто уже три дня, и если есть быстро, стошнит. Насчет того, как оно без еды, я узнал еще в первую свою кампанию, на долгом марше к Баштою. Все разные виды голода мне знакомы: первые резкие уколы аппетита, потом сильный голод, когда живот долго болит, потом ты забываешь, а потом голод возвращается, как боль в распухших старческих суставах. Он изматывает, ты становишься усталым и глупым, и наконец он оставляет тебя, и кости челюстей размягчаются так, что зубы качаются в деснах, и ты уже столько времени голоден, что забываешь, что значит это слово.

Тот нытик сейчас на другой стороне площади, и распространяется насчет того, как гильдии монополизируют Двоюродных. Гильдии, которые десять лет назад были ноль; плюнуть и растереть, а потом пришли Двоюродные и привезли волшебство, и теперь даже торговать никто не может без позволения гильдии. Я закрываю глаза, после еды потянуло в сон, и вижу места, где я вырос. Я родился в Скарлине, в волшебном городе; Я помню белые дома, электростанцию, где Айюдеш учил ребят варить навоз стабосов и получать из него болотный газ, а потом превращать его в силу, которая поет в меди и дает свет. Ночью у настыл свет еще три-четыре дайна после заката. На лингве', на которой говорят Дююродные; это называется «Соответствующая Технология».

Я потерялся в Скарлине, ища мать и родичей. Я вижу Тревина и иду за ним. Он далеко, в облегающих штанах, на плечах у него мех. Но ведет он меня куда-то не туда - дома сгоревшие, только торчат перекрестья стропил, а он ведет меня вперед…

- Мне нужен музыкант.

Я резко просыпаюсь.

Плосколицый южанин, ждущий нанимателя, говорит:

- Музыканты вон там.

Люди, ждущие здесь, как я, ищущие хоть чего-нибудь. Грузный мужчина в балахоне винного цвета говорит:

- Мне нужен музыкант, который в мечах разбирается.

- А на чем играть? - спрашиваю я. Я всегда говорю тихо, а это недостаток. Толстяк меня не слышит. Он наклоняет голову.

- На чем играть? - повторяет плосколицый.

- Без разницы. - Жирный пожимает плечами, отхаркивает так громко, будто голову прочищает, и сплевывает в пыль.

Южане проклятые. Они все время плюются, и это меня бесит. Когда я слышу, как они прочищают глотку, я съеживаюсь и смотрю, куда отпрыгнуть. Видит Хет, я не привередлив, но они все плюются - мужчины, женщины, дети.

- На сикхе, - предлагает жирный. Сикха - это у южан вроде лютни, только струны перебирают еще и на грифе.

- А флейта? - предлагаю я.

- Флейта? - переспрашивает толстяк. Одежда у него отличной ткани, но вся в пятнах, запущенная. Она распахивается сверху до подпоясанного пуза, открывая гладкую кожу и мягкие обвисшие груди. - Ты умеешь играть на флейте, северянин?

Нет, хочу я ответить, просто решил помочь вам вспомнить еще какие-нибудь инструменты. Терпение.

- Да, - отвечаю я, - на флейте умею.

- Давай послушаем.

Ладно. Я достаю свою деревянную флейту и извлекаю сладкие звуки. Он машет руками и спрашивает:

- А мечом ты хорошо работаешь?

Я лезу в сумку и достаю со дна плащ. Он помят, сморщен - на юге плащ не очень-то поносишь, но я его разворачиваю, и видна медаль на груди: белая гора на красном фоне. Это выдали тем, кто остался жив после похода на Баштой: медаль, да еще шестьдесят золотых монет. Их уже года два как нет, но медаль - вот она, на плаще.

Говор по толпе. Толстяк в медалях не разбирается, он не воин, но плосколицый понимает, что это такое - и все вопросы о моем умении фехтовать снимаются. И хорошо, потому что я, с медалью или без нее, фехтую очень средне. У меня просто не хватает ни роста, ни веса.

Остаться в живых после кампании - это не меньше вопрос везения и благоразумия, чем умения махать мечом.

Вот так вот Барок меня и нанял играть на флейте у него на званом ужине.

Он мне предлагает двадцать серебром - слишком много. Пять платит вперед. Наверное, он хочет нанять меня телохранителем - значит, думает, что ему телохранитель понадобится. Работа телохранителя мне нравится, а еще лучше бы - матросом. Но я, пока не прыгнул на плывущий сюда корабль, понятия не имел, что здесь, на островах, не каждый может быть матросом. Не надо бы мне браться за эту работу - она пахнет бедой, но что-то же надо делать?

Все лодки, кроме местных рыбацких, подчиняются четырем Навигационным орденам, а все волшебство Двоюродных- двум Метафизическим орденам. На волшебство мне, в общем, наплевать: я - свистун, наемный солдат. У меня у самого есть три заклинания (только простеньких), которые Айюдеш Инженер, старый Двоюродный, впаял мне в череп, когда узнал, что Верхний Скаталос собирается напасть на Скарлин. Сильно нам помогли эти заклинания, Когда было только две двадцатки скарлинов да четверо Двоюродных - все, кто мог драться, - против всей армии Верхнего Скаталоса, вождя рода.

Мне полагалось бь! доложить о своих заклинаниях Метафизическим орденам, но не настолько же я глуп. Глупости мне хватило, только чтобы сюда попасть.

У человека, который нанимает меч в качестве музыканта, и, пир должен быть необычный, и я готов услышать, что он от меня хочет.

- Тебе нужна одежда получше, - говорит он. - И ванна не помешала бы.

Я договариваюсь встретиться, с ним на рынке дайна в три. И перебираю медяки, оставшиеся от монетки Двоюродной, и еще пять серебряных, которые он мне дал. Сначала сходить в бани и заплатить за отдельный номер. Терпеть не могу бань. Дело не в том, что северяне не любят мыться, как эти южане думают, Мне там просто… неуютно. Даже в отдельном номере я раздеваюсь скрытно, спиной к двери. Но Хет свидетель, до чего же хорошо быть чистым, когда нигде не чешется! Я даже одежду стираю и выжимаю насколько могу. Вода с нее бежит чернаяv и приходится надевать мокрое, но я утешаюсь тем, что она быстро высохнет.

На рынке я иду туда, где торгуют поношенной одеждой. Перебираю груды тряпья, пока не нахожу черную куртку с высоким воротом, более или менее чистую. И стригусь.

На все это уходит почти все три дайна и половина серебряной монеты Двоюродной, но, когда настает время, я уже стою на рыночной площади чистый и опрятный, в кармане у меня пять серебряных от Барока, и я готов заработать еще пятнадцать. И мне не приходится долго его ждать. Он оглядывает меня и сплевывает, показывая, что осмотр его удовлетворил.

По его щедрости с серебром и по манерам я думал, что мы пойдем в один из лучших кварталов города. В конце концов немало серебра отправилось в это гладкое брюхо в виде еды. Но мы идем вниз, туда, где река впадает в океан. Река широкая, укрощенная, в каменных стенах, перекрещенная дугами четырнадцати - как они хвастаются - мостов. Однако мы уходим далеко, глубоко в кварталы бедноты. Чем ближе мы подходим к реке, тем сильнее она воняет. По каменным ступеням мы спускаемся к воде, мимо женщин, стирающих одежду, в небольшой городок лодок, не отходящих от причала.

У выгоревших на солнце лодок на носу краской нарисованы глаза, хоть эти лодки никогда никуда не ходят. Это дома, где живут целые семьи на расстоянии вытянутой руки друг от друга, вместе с коричневыми пыльными курами. Сушится на веревках белье, коричневые детишки бегают с лодки на лодку, из одежды у них только желтая тыква, привязанная к поясу (если ребенок упадет в воду, тыква держит его на поверхности, пока взрослые не вытащат).

2
{"b":"94629","o":1}