Зато спустя ещё какое-то время капитан «Глории Лабор» снова услышал голоса и тяжко вздохнул, приняв параноидную шизофрению как закономерный итог одиночных плаваний.

- Не унывай, Тео! - весело воскликнул отдалённо знакомый голос откуда-то из каюты, хотя в действительности из правого полушария головного мозга. - Всё в порядке. Погода отличная. Ветер попутный. Давление ртутного столба не хуже артериального.

Но Тео уныл. Он крепче сжал штурвал худеющими руками, удачно вырулил с волны на волну и раздражённо дёрнул подвижную рею, чуть меняя курс.

- Кто так обращается с парусами? Кто так дёргает? Перевернуться захотел, салага? - тут же последовал язвительный комментарий.

«По крайней мере, идти будет веселее, - нашел положительное в новых обстоятельствах капитан. - Но вернусь в Гамбург, сразу же лягу в лучшую психиатрическую клинику».

- Какие мы нежные, дёрнули её разок - и сразу же заохала, - вмешался какой-то звякающий голос. - Вот потерпела бы с моё.

Болезнь стремительно набирала симптомы. Голоса в голове Тео теперь уже разговаривали не с ним, а между собой. В точности как нагловатые гости, переставшие замечать хозяина. У мореплавателя возникла мысль приложиться к бутылке рома, припасённой на случай простуды или особенно хорошего настроения. А вслед за тем возникла ещё более приятная мысль: желание приложиться ни один из голосов не прокомментировал, не стал подначивать или корить, как это иногда встречается в мозгах любителей опьяняться разной величины просторами. Значит, в его сознании ещё оставались трезвые, не поражённые болезнью участки.

- Надо отвлечься, отвлечься, - произнёс капитан вслух, чтобы ещё больше отвлечься. - Заниматься своими обычными делами. Следить за курсом, погодой… И тут же деревянный голос поинтересовался:

- Дождь будет?

- Да. Мелкий, противный. При слабом ветре и небольшом волнении, - сообщил металлический.

- Не люблю мелкий дождь.

- А тебе не всё равно, идёт дождь или нет?

- А вот представь себе, не всё равно.

Тео фон Конюхофф вздохнул со всхлипом. Нет, не избежать психиатров, которые обязательно прикуют его к береговой тверди и залечат растворами неизвестных веществ в неизвестных жидкостях. Уж лучше сразу за борт, в жидкость куда более знакомую. Выиграть последнюю гонку, вымучить победу над внутренней стихией и потом - за борт.

Он запел от отчаяния из Оффенбаха:

- Кляйнзак, Кляйнзак, вуаля, вуаля, клик-кляк. Фальшиво, конечно, запел, отвратительно. Но вдруг

его поддержали металлический и деревянный голоса, у которых получалось гораздо лучше. От этого даже настроение слегка улучшилось. Тео оставил штурвал, прошёл пару шагов - на «Глории Лабор» особенно не расходишься, - протёр рукавом стекло барометра и сравнил его предсказания с собственными предчувствиями.'

- Нет, не будет дождя. Врёт барометр, - заявил

Тео.

- Я вру? - возмутился барометр. - Спорим на твою капитанскую фуражку, что будет?

- А что ты с ней будешь делать, если выиграешь? - усмехнулся капитан.

- Что, что… Носить.

Через полчаса Бари, как просил именовать себя старый надёжный метеорологический прибор, великодушно отказался от фуражки. Нудный мелкий дождь безуспешно опреснял морскую воду окрест. Океан был спокоен, точно поверхность гамбургского канала. Только вместо старых, дожидающихся своей авиабомбы домов по его берегам громоздились слуховые галлюцинации по краям сознания отважного и одинокого Тео.

Кастрюля, которую почему-то звали мужским именем Каспер, задирала неразговорчивые часы по имени Ортега-и-Гассет, обзывая их возбуждённым кататоником, и хвасталась перед капитаном, что в спокойных условиях стационарной кухни на берегу могла бы приготовить знаменитый суп из бычьих хвостов практически без человеческого участия. Романтическая яхта Глория Лабор страдала от мелкого дождя и едва семенила в сторону Австралии.

Ночью небо полностью очистилось от облаков и украсилось сотнями южных звезд. Погода установилась для этих широт и этого времени года просто удивительная. Дул лёгкий попутный ветерок. И к Тео пришёл удивительно спокойный сон. Точно сейчас он был не один и управление судном было кому доверить. Но в три часа ночи Ортега-и-Гассет, от рождения своего не издававшие иных звуков, кроме тиканья, пробили склянки. Капитан проснулся и спросил:

- Что случилось?

- Ничего, - ответила Глория Лабор. - Просто захотелось поболтать. Ты не против?

- В общем, нет, - был вынужден ответить мореход. Всё-таки он сильно зависел от яхты.

- Хочу рассказать тебе одну старинную притчу.

- Зачем?

- Просто так всё складывается, что в нижеследующем тексте самое место для старинной притчи.

Тео фон Конюхофф на всякий случай застегнулся на все пуговицы, вышел на нос судна и уселся на борт, глядя в непредсказуемую тьму.

- Однажды Честь и Достоинство что-то не поделили и объявили друг другу войну.

- Прости. Чьи честь и достоинство? - перебил Тео..

- Ничьи. Вообще. С заглавной буквы Честь и Достоинство. В ходе войны время мелких стычек и грязных пакостей быстро подошло к концу. Враждующие сторо-

ны этого не любили. Настало время генерального сражения. Сблизились, смело глядя друг другу в глаза. Честь дала залп из всех орудий по правому борту. Достоинство немедленно ответило залпом из всех орудий по своему левому борту. Уже через полчаса столь бескомпромиссного боя оба судна лишились доброй части мачт и получили серьёзные пробоины. Палубы окрасились кровью. Раненые жалобно стонали, прощаясь с жизнью. Но до поры до времени живые не отходили от орудий и продолжали посылать неприятелю смерть порцию за порцией.

- Ну у тебя и притчи, - поморщился капитан вслух. А Глория Лабор продолжила:

- И вот настало время, когда Честь и Достоинство развалились на составные части. Тяжёлые пушки ушли ко дну. А в зелёных, растворяющих в себе всю злобу и жестокость волнах плавали только деревянные останки судов и последние оставшиеся в живых люди. И тогда всплыла из морских пучин огромная Справедливость. Раскинула все свои хищные щупальца, разинула все свои зубастые рты, дохнула своим ментоловым дыханием и пожрала всё, что осталось от сражения.

Воцарившуюся тишину нарушал только мирный плеск воды о деревянный корпус и низкий, почти неразличимый хрип в лёгких океана. Тишина затягивалась, и капитану даже закралась в подсознание мысль о выздоровлении. Но, точно почувствовав момент, яхта призналась:

- Тео, ты меня ещё слушаешь?

- Слушаю.

- Тео, мне кажется, что я начала сходить с ума.

- В чём это выражается?

- Со мною начала разговаривать мачта. А потом парус, якорь, шпангоуты и даже флажок Веймарской республики. Это плохо?

- Не знаю, Глория. По-моему, не очень.

- Ну и чудесно. Ложись спать, капитан. Ты в этом нуждаешься. Я держу правильный курс и разбужу тебя, если что.

Семнадцать крошечных обитаемых геометрических точек передвигались по Индийскому океану в восточном направлении, иногда становясь объектами спортивных интересов газет, радиостанций, кинохроники. Суровые бородачи шестнадцати точек связывались через свои исправные рации с берегами и кораблями, рассказывали о ветрах, волнах, курсе бодрыми голосами, просили передать привет женам и детям. А закончив сеанс, матерились от отчаяния или предавались молитве.

А на семнадцатой точке, лишённой связи, было весело. Припасённую бутылку рома Тео откупорил на дне рождения Бари, о чём по-немецки точно свидетельствовала металлическая заводская пластинка на задней крышке двадцатидвухлетнего старичка. Каспер за неимением бычьих хвостов приготовила ароматный рыбный супчик. Ортега-и-Гассет сыграли марш. Глория Лабор так ловко лавировала между волнами, что никто не чувствовал ни малейшей качки. А Тео фон Конюхофф, потупив взор в бутылку, произнес остроумный тост:

- За страх одиночества!

Послышались аплодисменты, производимые неизвестно чьими невидимыми ладонями.

После целой выпитой бутылки над вечерним океаном разносился нестройный хор пьяных голосов. Потом яхта ослабила свой контроль за качкой и кто-то весело блевал в солёную воду, перегнувшись через борт. Тео громко храпел в своей крошечной каютке, ему во сне хотелось пить, потому что ему снились говорящие струи фонтана на Увезеелерплатц.