Вторая марксистская трактовка принадлежит социал-демократам, в частности — меньшевикам.

Во время революции 1917 года, между крахом царизма в феврале и взятием власти коммунистической партией в ноябре, меньшевики и большевики обсуждали следующий вопрос: возможно ли осуществить социалистическую революцию до развития капитализма? Большевики отвечали без колебаний: Верность утверждения доказана их успехом. Возможно, меньшевики были более подкованными марксистами, во всяком случае, к теории они относились серьезнее. Опираясь на труды основоположников, они доказывали, что социалистическая революция невозможна в стране, которая не знала капитализма. За несколько лет до войны Ленин to утверждал, что социалистическая революция немыслима в государстве, не прошедшем капиталистически стадию развития. Троцкий же полагал капиталистический этап необязательным. Таким образом, меньшевики говорили о невозможности социалистической революции, добавляя: если бы случилось такое несчастье и рабочие партии приложили бы усилия, чтобы завладеть властью и совершить социалистическую революцию, они обрекли бы себя на полвека деспотизма.

Наиболее активным критиком большевизма был главный теоретик тогдашнего марксизма, папа римский II Интернационала — социалист Карл Каутский. Едва большевистская партия захватила власть, как он провозгласил, что установление абсолютной власти партии, находящейся в меньшинстве и утверждающей, что она действует от имени пролетариата, представляет собой отрицание социалистических чаяний: социализм без демократии — не социализм. Уже тогда Каутский написал следующую знаменитую фразу: «Это — не диктатура пролетариата, а диктатура партии над пролетариатом». Именно на эти доводы отвечал Ленин в своей книжечке о «ренегате Каутском».

Противоборство меньшевиков и большевиков в начале века казалось не особо важным: то были две фракции российской социал-демократической партии. На деле, соперничество между ними стало непримиримым, и причины этого понятны. Каждая концепция привела к появлению определенных режимов, принципиально отличных друг от друга. Большевики совершили революцию, захватили власть, построили однопартийный режим, который, по мнению меньшевиков, противоречит идее демократии. Меньшевики же или социал-демократы никогда не совершали революции, но проводили реформы (значительность которых зависела от стран, где реформы проводились) оставаясь в рамках того, что коммунистическая партия называет капитализмом.

Мне представляется, что в историческом плане мы перед альтернативой. Либо целью становится взятие власти путем насилия, что приводит к такому типу режима, который хоть и не обязательно подобен русскому в его нынешнем виде, но по меньшей мере делает невозможным формальные и парламентские свободы. Либо насилие отвергается, а взамен принимается практика соблюдения всех парламентских процедур и многопартийность, что, по мнению коммунистов, означает дальнейшее пребывание в рамках капитализма. В одном случае продолжает существовать демократия, более или менее приверженная догмам социализма (я разобрал ее в первой части книги, это—многопартийный режим); в другом же — вслед за революцией, действующей, по словам революционеров, во имя марксизма и пролетариата, устанавливается однопартийный режим.

Существует ли третий путь? Как всегда, люди мечтают о промежуточном варианте, о революции, которая была бы столь же радикальной в экономическом плане, что и коммунистическая, оставаясь в политическом плане столь же либеральной, что и у английских лейбористов. История учит, что европейские социал-демократы реализовали два, а не три пути. Отчего же третий путь существует пока лишь в воображении? Оказывается, не выходя за пределы многопартийности, можно проводить важные реформы, но не полную национализацию средств производства и не полное планирование экономики, так как и то, и другое предполагает разрыв с определенным образом жизни, пренебрежение законными интересами личности и групп. Сегодня между большевиками и меньшевиками нет ничего общего: одни представляют авторитарный — если не тоталитарный — тип режима, а другие, даже когда они ссылаются на марксистское учение, стали частью того, что принято называть конституционно-плюралистическими режимами.

Третья марксистская теория советского режима, разработанная Троцким, несет одновременно черты и советского самоистолкования и социал-демократической критики. Троцкий начинает с оправдания захвата власти в 1917 году, с провозглашения пролетарского характера коммунистической революции. Он по-прежнему говорит о возможности пролетарской революции до того, как созреет капитализм. Троцкий лишь в 1917 году примкнул к концепции демократического централизма, к диктатуре большевистской партии. Но, встав на эти позиции, он безоговорочно признал законность используемых средств.

В отличие от ортодоксов Троцкий критикует то, что называет обюрокрачиванием. Однако, стремясь объяснить собственное поражение, Троцкий, в отличие от Хрущева, оказывается слишком хорошим марксистом, чтобы принять теорию культа личности. Причины победы Сталина должны быть совместимы с каким-нибудь вариантом марксизма. Предложенный Троцким вариант: после победы революции рабочий класс был истощен, для управления плановой экономикой пришлось создать бюрократию, олицетворенную больше Сталиным, чем Троцким, поскольку Сталин — образец человека, которого она хотела видеть вождем. Троцкий со своим учением о перманентной революции вызывал тревогу у бывших активистов, которые обрели покой в чем-то вроде термидора.

В объяснении, предложенном Троцким, сочетаются две схемы: марксистская схема обюрокрачивания, ставшего необходимым при управлении плановым хозяйством, и схема революции, которая, пройдя этап насилия и террора, при сталинизме становится мирной, — примерно так, как термидор наследовал якобинскому кризису.

Вопреки критике сталинизма и бюрократии, Троцкий, во всяком случае до начала второй мировой войны, продолжал утверждать, что советский режим — социалистический, поскольку основан на коллективной собственности и планировании. Советское государство, говорил он, государство социалистическое и пролетарское, которое ныне подвергается обюрокрачиванию. В борьбе между буржуазной демократией и советским режимом Троцкий делал выбор в пользу советского режима как более близкого к социалистическому идеалу. Однако к концу жизни у Троцкого возникли сомнения по поводу самого марксизма: он не исключал, что марксистская теория может оказаться ошибочной. Она предполагает, что пролетарская революция, режим, основанный на коллективной собственности и планировании, приведут к освобождению человечества. Троцкий не скрывал, что если демократии и освобождения человека нет, то режим коллективной собственности и планирования может быть очень опасен. Если пролетариат не сумеет осознать свою судьбу, если в условиях Советского Союза интернационализм не возьмет верх над националистическими настроениями, придется сказать, что события опровергли марксистское учение.