Взять, например, Гишара и Жуэна; так вот, между начальником и помощником начальника Сюртэ существовали разногласия. Так считали. Но на каком основании? Говорили, что они просто не ладят между собой. Нужно же всё-таки понять, что один сделал карьеру при Клемансо, а другой при Кайо. Во всяком случае, так объяснял это дело Жорис. Ведь, понимаете ли, Франция колебалась между двумя методами управления. Один, может быть, резкий, но зато гордый, хотя этот метод вовсе не метод правых, поскольку он применялся «старым коммунаром» Клемансо: во внешней политике — ни в чём не уступать Германии, опираться на Англию. Внутри — ежовые рукавицы, железная рука «первого полицейского Франции». Конечно, когда пришлось стрелять в рабочих, то левые несколько раз сильно реагировали. И в конце концов пришлось отступить.
Второй метод был целиком соглашательский. И с Германией, и с профсоюзами, и с социалистами.
Вожжи отпускали. Понемножку разрешали бастовать. И министерство внутренних дел благодаря хорошим отношениям с вождями опять натягивало вожжи. Для виду выдали Клемансо несколько шпиков, отслуживших своё в рабочем движении, и ввели солидную политическую полицию, — не прежние мелкие провокаторы, но ценные люди, даже не полицейские, а просто люди, с которыми можно говорить.
Кабинет Пуанкаре, состоявший из представителей противоположных группировок, ещё придерживался какого-то компромисса между той и другой манерой, между различными интересами. Вот Клемансо и нападал на Пуанкаре, на своего старого врага, хотя этот лотарингец, с голосом петрушки, получил власть только благодаря падению Кайо и его метода.
Всё это было ясно. Но в полиции…
В полиции, как повсюду, борьба шла между крупными интересами, ведущими мир на поводу. Жорис де Хутен приводил в пример самого себя: ведь он сам в конце ноября оказался жертвой настоящего полицейского манёвра, он, который был в таких прекрасных отношениях с префектурой. Его хотели запутать в нелепую историю, касающуюся каких-то двух ненормальных, с которыми он был немного знаком. Вполне очевидно, что это ошибка слишком усердного инспектора полиции. Вот один из эпизодов соперничества двух полиций. Беспричинно, или при наличии оснований, хотя Хутен лично ничего не имел против Кайо (Вильямс знал это лучше, чем кто бы то ни было, так как он сам был решительным противником бывшего председателя кабинета министров), Хутен был на подозрении у той фракции полиции, которая активно поддерживала интересы и политику великого радикала. Это было накануне парламентской битвы вокруг франко-немецкого соглашения, и если удавалось скомпрометировать кого-нибудь из вражеского лагеря и тем внести в него смятение, это считалось удачей…
— И потом, дорогой Вильямс, всё дело в том, что мне нередко приходилось служить посредником при покупках нефтяных источников, принадлежащих Голландии, и таким образом я принимал участие в той борьбе, которую наши американские друзья вели в Голландии за мировой рынок. Как вы знаете, в Берлине, где у меня вообще много добрых друзей, группа, конкурирующая с «Дейтше банк», не может мне это простить. Боже мой, не следует, конечно, делать из этого трагедии, но не странно разве, что часть французской полиции устраивает дела и защищает интересы немецких финансистов? Я живу во Франции, у меня здесь много близких друзей, и я, конечно, всегда действовал в интересах моей приёмной родины…
Вступился за него Клемансо.
Хутен рассказывал с мельчайшими подробностями, касающимися отдельных личностей, о внутренних разладах в полиции. Тут тоже были сторонники грубой силы, метода чистки страны от анархистов, апашей и крикунов. Потом были ещё такие, которые стояли за использование забастовок, преступлений и так далее в политических целях, — без особых иллюзий, зная, что всего от огня не спасёшь, но пользуясь каждым пожаром.
Например, дело Бонно, Каруи, Гарнье и Ко. Одни утверждали, что надо положить этому конец, применяя крайние меры. Нанести глубокий удар, не останавливаясь на том, кто же виноват. Бесчисленные декларации и без того обвиняли десятки, сотни людей.
А вместо этого начальство полиции мямлит. Его даже обвиняли в том, что оно знает больше, чем говорит, и что оно позволяет шайке работать, чтобы отвлечь от правительства удары Клемансо. Жорис де Хутен считал, что это очень преувеличенно. Доля правды есть, но всё же…
И действительно, префектуре удивительно быстро стали известны имена бандитов: Каруи, Метж, Гарнье. «Пти репюбликен» пела хвалебные гимны Гишару, но публика, которая теперь каждое преступление приписывала шайке, находила, что полиция ведёт себя недостаточно определённо. Тогда «Пти репюбликен» приходилось кое-что покритиковать. Надо было на что-нибудь решиться: дело носило слишком явно анархистский характер. В конце января в помещении редакции в Париже, на улице Фессар, были арестованы сотрудники «Анархии».
Но грабежи продолжались. Господин Гишар был в затруднительном положении. В некоторых газетах слишком часто стали хвалить его подчинённого, господина Жуэна: человек смелый, пыль в глаза не пускает, как некоторые другие, и так далее. Популярность неудобная и в смысле иерархии и в смысле дисциплины. Она была основана не только на смелости: публика, разжигаемая газетами, нервничала и требовала энергичных мер.
XII
В газете Вильямса печатались охотничьи воспоминания графа д’Эвре. Стены Парижа покрылись афишами с королевскими лилиями. Шла борьба с конкурирующей газетой, выпустившей роман Мишеля Зевако 15. «Пти репюбликен» играла на возмущении матерей семейств, вызванном несколько рискованной афишей противника. Афиша была расклеена по всей стране и изображала Изабеллу Баварскую, в истерике, полуголую, в соборе стиля Латинского квартала. Этому бесчинству Вильямс противопоставлял престиж своего аристократического сотрудника, который оставался одним из пионеров французского влияния в мире, несмотря ни на что, несмотря на республику. Родина — прежде всего!
Фактически дело наладилось через портного Русселя: он одевал госпожу Лопес, приятельницу графа д’Эвре, и она что-то давно уже не платила ему по счёту. Он был знаком с Вильямсом, и всё очень просто устроилось.
Графу д’Эвре, надо сказать, приходилось вести образ жизни, который в наше время требует затрат, сильно превосходивших его возможности. Правда, ему не пришлось платить за свою «Лоррен-Дитрих», так как эта фирма стала благодаря ему своего рода поставщицей двора. Доставались ему даром и разные другие вещи в том же роде. Госпожа Лопес обходилась не так уж дорого. Но самое ужасное было баккара.
Ещё со времён Людовика XIV карты губят принцев французского королевского рода. Конечно, со вступлением в индустриальную эру способы приводить в равновесие бюджет их высочеств, нарушенный рулеткой, железкой и улучшением лошадиных пород, не похожи на традиционные мероприятия Гастона Орлеанского. Когда дела идут плохо, уже не приходится посылать посуду на Монетный двор. Но можно выйти из положения благодаря шинам «Дэнлоп», коньякам, нуждающимся в укреплении репутации, курортам, вводимым в моду группой финансистов.
Несмотря на всё это, зима 1911–1912 года была особенно тяжёлой для графа д’Эвре. Он продулся в Монте-Карло, но как продулся!.. Поддержка, которую он получал от Кэ д’Орсей 16 за роль пропагандиста французской мысли в мире, оказалась недостаточной. И в министерстве ему даже отказали, — правда, очень вежливо, но решительно, — выдать ещё раз аванс, о котором просило его королевское высочество. Вот каким образом графу пришлось ещё раз обратиться к ростовщикам.
Он прекрасно ладил с Жоржем Брюнелем, очень забавным, вульгарным и любезным человеком, с которым он познакомился через одну красивую женщину, актрису из «Варьетэ». Он некоторое время был с ней в близких отношениях. Брюнель этот знал всех парижских актрис, и им несомненно перепадало кое-что из денег, которые проходили через его руки… Тем более что эта самая актриса как раз сидела без денег, она рассчитывала на роль в новой пьесе Анри Батая, и уже шли репетиции (история молодой туберкулёзной девушки, которая, зная, что дни её сочтены, начинает жить вовсю)… Но роль она отчего-то не получила. Так как на этот раз сумма была слишком значительная, Брюнель утверждал, что он лично не может её ссудить, и познакомил графа д’Эвре с приятелем, у которого такие деньги были.
