Сначала Дора страшно сконфузилась и не поняла, что нужно посетительнице, но на неё произвели глубокое впечатление имя и манеры незнакомки. Госпожа де ла Метре была почти графиней — ведь если бы старший брат её покойного супруга, унаследовавший графский титул, умер первым, когда болел двухсторонним воспалением лёгких, то… Сама госпожа де ла Метре была урождённая де Комбелье… Итак… Брат её обладал писательским даром и сотрудничал в «Паломнике» — подумайте только! Такой тихий добродетельный человек. Никогда ни на одну женщину не посмотрит, неукоснительно причащается каждое воскресенье. Душа непорочная, прямая, боговдохновенная. Госпожа де ла Метре была маленькая сухенькая шатенка неопределённого возраста, с круглыми глазами и страдальческой улыбкой.
— Да, да, я слышала, что господин Тавернье, перед тем как его постигла болезнь, произнёс вдохновенные слова о религии. Поразительный, изумительный случай! Великий пример, дорогая мадам Тавернье, великий пример! И вот я пришла…
Дора расплакалась, потом засмеялась и стала извиняться за свои слёзы, а посетительница взяла её за руки и заговорила о боге, а также о нравственной ответственности Доры за ту бедную душу, которая, чего доброго, перейдёт в иной мир, не получив прощения грехов и не сподобившись причастия. Дора Тавернье, никогда не слышавшая таких сладких, чувствительных и властных речей, сразу была покорена. Что нужно сделать? Чего от неё ждут? Она с признательностью приняла от госпожи де ла Метре распятие чёрного дерева с серебряной фигурой Христа, и по указанию посетительницы повесила его на стенку у изголовья больного. Затем украсила веточкой букса. В доме теперь появились образки и статуэтки святых. Вдовица с кроткой улыбкой великомученицы приходила каждый день и вскоре обосновалась у постели паралитика. Она помогала Доре ухаживать за ним, делала ему перевязки, иногда готовила завтрак. Словом, она вошла в жизнь дома и внесла в неё нечто необычайное, прекрасное — дружбу. У Доры был теперь друг. Великая её идиллия обогатилась новым чудом, и Христос своим присутствием освящал эту нежданную дружбу.
Госпожа де ла Метре являлась ежедневно, приносила с собой конфеты, купленные в хорошей кондитерской: бульдегомы или английскую карамель. Она снимала шляпу, похожую на большую чёрную птицу. С кротким видом поправляла причёску, потом усаживалась у постели больного. Понимал ли он что-нибудь? Неизвестно. Говорить он не мог, но ведь это ещё не значило, что он ничего не понимает. Так почему же госпожа Тавернье никогда, никогда не пробовала почитать ему вслух? И госпожа де ла Метре принялась за это дело, выбирая книги, полезные для спасения души больного и самой Доры. Благочестивые, хорошие, нравоучительные книги. Какой поток добродетелей обрушился на смятую подушку, на которой ворочалась голова Пьера и кривилось его лицо.
— Смотрите, он чувствует тяжкое бремя своих прегрешений, примеры чистой и святой жизни вызывают у него желание омыться от скверны. Иногда он устремляет взгляд на распятие, и что-то в нём тогда происходит, — право, надо быть слепым, чтобы этого не видеть. Поистине пути господни неисповедимы.
Сначала Дора думала, что вторжение этой женщины, вставшей между нею и Пьером, вызовет в ней ревность: ведь как будто приходилось делить с нею Пьера. И, конечно, Дора могла возненавидеть женщину, которая касалась её любимого, ведь кто его знает, что в нём происходит, когда он смотрит своими налитыми кровью глазами на госпожу де ла Метре? Ничего этого не случилось.
Роман Доры Тавернье нашёл в атмосфере святости, которую принесла с собою эта аристократка, именно те черты, каких в нём не хватало, нашёл своё оправдание, мелодия её любви получила ангельскую оркестровку. И хотя Дора позабыла всю свою прошлую грешную жизнь, однако сердце её возликовало, когда она услышала однажды из уст госпожи де ла Метре рассказ о Марии Магдалине и спасителе нашем, Иисусе Христе. О, чудо! В старом склеротическом сердце, в иссохшей человеческой душе открылись источники небесной благодати. Херувимы, выглядывая из складок оконных занавесей, конечно, взирали на эту трогательную сцену, и в косой полосе света, где плясали пылинки, лучи уже начинали сплетаться в золотую лестницу, по которой могла подняться на небо Мария Магдалина, содержавшая «Ласточки». Боже мой! Спасибо тебе за то, что ты существуешь…
Случалось иногда, что к благочестивому чтению и медоточивым речам госпожа де ла Метре прибавляла рассуждения о внешнем мире, — о мелких событиях местной жизни, о лавочниках, о приходском священнике, которого она называла святым человеком, но говорила, что не такой священнослужитель нужен для избранных натур, подобных господину Тавернье. А вот среди духовенства она знает человека, у которого глубокое благочестие сочетается с большой тактичностью, и, пожалуй, она когда-нибудь согласится привести его, если, конечно, госпожа Тавернье настоятельно попросит об этом. Он уже не раз действовал совместно с госпожой де ла Метре в подобных случаях, так как она, по-видимому, избрала своей специальностью обращение на путь истинный тяжелобольных людей: она сделала это целью своей жизни и приводила к богу заблудшие души в минуты слабости, овладевающей умирающими. Она бальзамировала святостью души, казалось бы, обречённые аду. Она была, так сказать, рыцарем Благой смерти. По словам госпожи де ла Метре, ей удавалось спасти в предсмертную минуту закоренелых франкмасонов и атеистов, считавшихся неприступными. Она вела битву с дьяволом среди пузырьков с лекарствами, она изгоняла злого духа среди кровососных банок и пиявок, и по её молитве благодать сходила с неба на подушки, смоченные холодным потом умирающего… А тут, какая ждёт её радость! Она отвоюет у князя тьмы не только умирающего, но и его супругу, избранную душу, которая ещё обречена жизни!
Не всегда речи госпожи де ла Метре были проникнуты небесной кротостью. Иной раз в них проглядывали земные интересы, непонятные для Доры, удалившейся от мира. Так, например, в конце апреля, когда происходили парламентские выборы и по второму туру голосования социалисты получили в палате депутатов сто мест, госпожа де ла Метре возмутилась. Дора в тупом молчании слушала её речь. Госпожа де ла Метре утратила всякую власть над собой и была просто в бешенстве. Поверить ей, так всё погибло, закон о трёхлетней воинской повинности обязательно провалят, а самым худшим оказалось вот что: говорят, вернётся к власти негодяй Комб, гнусный «отец Комб», проклятый антихрист! Дора затрепетала и почувствовала себя куда свободнее, когда госпожа де ла Метре опять принялась читать вслух нравоучительную книгу в красном коленкоровом переплёте, изданную Мамом в Туре; в ней описывалось, как небо покарало молодого солдата, осквернившего облатки для причастия, хранившиеся в ковчежке на алтаре, и некую женщину, простолюдинку, которая засмеялась за обедней в минуту возношения чаши со святыми дарами.
И всё-таки даже Дора Тавернье перепугалась до ужаса, когда в июне был сформирован кабинет Вивиани. Госпожа де ла Метре чрезвычайно подробно растолковала Доре, что собой представляет новый премьер-министр. Гаситель звёзд небесных, вот он кто! И такому человеку вверено управление страной! И Пуанкаре согласился на это, вместо того чтобы воспользоваться властью президента и не утверждать его! Право, есть от чего прийти в ужас! Ведь этот человек публично утверждал, будто звёзды небесные угасают. Нам теперь грозит мрак смертной ночи. Кто знает, какими бедствиями творец покарает нас за дерзкие речи этого безбожника. И госпожа де ла Метре сказала с торжественностью пророчицы: «Запомните, мадам Тавернье, хорошенько запомните мои слова: наступают времена, когда поезда прожгут рельсы, когда дома запылают, когда младенцы погибнут во чреве матери! И всё случится из-за Вивиани, из-за этого слуги дьявола, посланца самого ада. Вивиани… Вивиани!.. Мрачное это имя на скрижалях истории, мадам Тавернье. Гаситель звёзд!»
Рано наступила жара. Казалось, июнь лопнет как перезрелая смоква. У паралитика пролежни захватили всю спину и уже перекинулись на плечи. Раза два-три были тревожные симптомы: прекращалось мочеиспускание, опухали ноги и лицо больного, на которое взирал теперь Христос. Это было приблизительно в то время, когда убили эрцгерцога австрийского и его жену. Госпожа де ла Метре привела наконец к супругам Тавернье священника, о котором она говорила. Аббат Потр был огромный мужчина с бледным каменным лицом, сутану он носил из тончайшего сукна, говорил рокочущим басом, глубоким как бездна смерти. На всякий случай он помазал больного елеем и причастил его. Потом обратился к трепещущей Доре и спросил: «А вы, дочь моя? Вам нечего сказать мне?»
