Я вспомнил несколько случаев в университете, показывающих, что это был за человек. Однажды днем, когда воздух был наполнен волнением перед самым крупным футбольным матчем года и все, от уборщиков до профессоров, в напряжении ожидали исхода игры, Вольни нигде не было видно. Я не видел его с утра, но наконец обнаружил в нише одной из биологических лабораторий, в окружении стеклянных приборов, склонившегося над микроскопом.
– Футбол? – рассеянно пробормотал он. – Послушай… Ты знаешь, что такое абиогенез? Смотри сюда…
Я был так увлечен футбольным матчем, что не обращал внимания на движущиеся пятнышки, которые разглядел потом, когда пришёл в себя; и тогда я задумался, какая связь у них с абиогенезом – с теми разговорами о сотворении жизни, которые мы так часто слышали в то время в научном мире о создании жизни в лаборатории без помощи предшествующей жизни.
Для Вольни не было ничего необычного в том, что ему приходила в голову какая-нибудь странная идея, а затем он тратил все свое время на ее разработку в ущерб учебе и здоровью. Однажды он потратил две недели на кропотливые эксперименты, чтобы найти ошибку в учебнике, автором которого был его профессор; и когда он доказал это к своему собственному удовлетворению, он отложил свои записи и ничего никому не сказал об этом. Обычно он так и поступал: он не делал особого секрета из своей работы, но не был склонен говорить о ней. Однажды он позаимствовал кошку из зоологической лаборатории; позже я увидел, как она шевелится на столе, уставленному электрическими приборами; он манипулировал переключателями, и кошка дергалась, совершая скованные, отвратительные движения.
– Что случилось с этой кошкой? – спросил я.
Он посмотрел на меня с улыбкой.
– Ассистент убил ее на прошлой неделе для препарирования, – ответил он.
Когда он закончил медицинскую школу, ему не пришлось просить о должности. В течение следующих нескольких лет его репутация стремительно росла, и его заманивали к себе выгодными должностями. В течение многих лет он был биохимиком на факультете Чикагского университета. Затем, вскоре после начала войны, он стал медицинским директором фармацевтической компании Уолдо С. Ханта. Из-за войны цены на многие лекарства выросли до такой степени, что компания сочла целесообразным выплачивать ему двадцать пять тысяч долларов в год, чтобы он использовал свои необычные способности в попытке разработать более совершенные и дешевые методы приготовления дорогостоящих лекарств для американского населения. И то, чего он мог достичь на своем нынешнем посту, имея за спиной неограниченные ресурсы, не могло бы представить даже самое живое воображение.
И теперь его жена думала, что он не ест, что он, возможно, болен или что его рассудок в опасности. Что за эксперименты он задумал? – это было первое, что пришло мне в голову. Я знал его. В течение недели после ее визита в мой офис я виделся с ним на собрании Чикагского медицинского общества. Да, у него был тот же задумчивый, рассеянный вид, как будто он действительно был где-то в другом месте, а не здесь. Мы немного поговорили после собрания.
– Я рад, что ты здесь, старина, – сказал он. – Не думаю, что я кому-нибудь еще расскажу об этом, но мне всегда нравилось показывать тебе свои игрушки. Ты должен как-нибудь зайти ко мне, и я покажу тебе кое-что, что тебя удивит. По-моему, это самое удивительное, что я когда-либо делал. Это представляет не только научный интерес; я думаю, от этого у любого захватило бы дух.
После собрания был подан обычный ужин, но Вольни извинился и ушел, сославшись на срочную работу. Несколько дней спустя я встретил его на улице. Я поймал его за руку.
– Ты нечасто бываешь в этой части города, – сказал я. – Давай зайдем в «Шнабель» и найдем столик. Прошло сто лет с тех пор, как мы с тобой последний раз нормально разговаривали.
– О! – ответил Вольни. – Я даже мечтать не могу о том, чтобы поесть прямо сейчас. Мне было бы легче подняться в воздух. Приходи ко мне в лабораторию, это будет лучше всего. Когда ты увидишь мои эксперименты, ты всё поймёшь. Тогда мы и сможем поболтать.
Как я уже говорил, мне было довольно любопытно, над каким новым чудом он, возможно, работает. Однако различные мелочи постоянно мешали мне нанести ему визит. Я встречался с ним несколько раз и внимательно наблюдал за ним из-за моего обещания, данного его жене. В тот воскресный день, когда мы всей компанией отправились в Уайт-Сити немного отдохнуть, он казался таким же рассеянным, как обычно; время от времени он сосредотачивался ради нас, а затем снова терялся. Когда мы уселись в маленькой беседке за изящный столик, он несколько раз ковырнул вилкой в тарелке и посвятил себя разговору, чтобы отвлечь внимание от еды.
Неделю спустя он ворвался в мой кабинет.
– Я так давно хотел навестить тебя, – начал я.
– Это может подождать, – быстро сказал он. – У меня есть кое-что еще. Ты нам нужен. Я вспомнил о твоём опыте проведения экспериментов на животных и порекомендовал тебя. Ты можешь заняться стандартизацией. – Он говорил быстро и не давал возможности ответить. – Бид тоже едет. Работы хватит на нас троих. Да, это новый сорт таволги. Отлично! Мы должны исследовать его – экспедиция в Мексиканский залив.
– Да. – ответил я. – Я могу поехать. Я не настолько занят, чтобы не смочь помочь. Когда? В пятницу? К чему такая спешка? Почему? Я так и не увидел твоих экспериментов!
– Я знаю. Но сейчас на это нет времени. Это важно. И интересно. Потом…
Компания Уолдо С. Ханта снарядила небольшой пароход, и вскоре я уже был на его борту вместе с Вольни и ботаником по имени Бид, который во время исследовательской поездки по островам собрал сведения о чудесном растении, излечивающем дизентерию и вызывающем рвоту. Он убедился, что на некоторых островах произрастает большое количество этого растения, и привез его с собой. Из этого материала Вольни удалось выделить вещества, настолько похожие на эметин[1] и цефаэлин[2], что они, вероятно, были идентичны. Это было важно, потому что натуральная таволга и ее действующее вещество эметин с начала войны подорожали на 300%, и их вообще почти невозможно было достать. Появилась возможность найти новый источник поставок, который снизил бы цену и обеспечил лекарством в достаточном количестве для всех целей. Случайно я узнал, что некая фирма предложила Вольни баснословную сумму за усовершенствование и удешевление производства глицерина. Он отказался. «Больше глицерина для взрывчатки!» – воскликнул он. – «Меня тошнит от этих убийств. Здесь у нас есть то, что избавляет от страданий». У нас на борту было полный набор лабораторного оборудования для анализа, стандартизации и физиологического тестирования растения, чтобы в случае, если оно окажется полезным, мы могли сразу же привезти его с собой.
Было бы интересно рассказать о том, как мы искали растение Бида среди тысяч островов Мексиканского залива и, наконец, нашли несколько островов, полностью покрытых им, но этой истории здесь не место. В конце концов мы выбрали для остановки один из них – крошечный островок, на котором имелся запас пресной воды в виде нескольких родников у подножия крошечного горного хребта. Там не было гавани, а лабораторная работа на борту раскачивающегося корабля была невозможна; поэтому нам пришлось работать на берегу в палатках, что было довольно утомительной процедурой. Мы поставили их на небольшом холме, в четверти мили от кромки воды; за ними были три небольшие пальмы и родник, от которого местность поднималась вверх до среднего хребта; с последнего мы могли видеть дальний берег, находившийся примерно в десяти милях. Там было несколько групп деревьев, но в целом это было унылое и пустынное место. Все было покрыто растением Бида, которое он назвал Ipecacuanhua martialis с красновато-зелеными головками, собранными гроздями.
– Все идет отлично, – сказал Бид. – Смотрите, вот уже вечер второго дня, а Вольный уже варит сироп из таволги. Но что этот дурак капитан имел в виду, когда выгружал все корабельные припасы на берег?
